Все мы родом из детства. Это особая пора, где время — вечность, а мир полон манящих тайн, очарованности и чудес. Есть два человека, биографии которых пересеклись в важной точке поиска ответов на вопросы о тайнах человеческой души, которые осмелились вступить на трудный путь познания себя и мира и помочь в этом многим таким же отважным людям. Оба достигли успеха каждый в своем деле, пройдя кризисы и испытания, но при этом считая все внешние успехи ничем в сравнении с миром непреходящим, который прорывался в мир действительности.
Карл Густав Юнг скажет в конце жизни: «В конце концов, единственные достойные упоминания события в моей жизни — это те, в которых непреходящий мир прорывался в наш — преходящий». А Герман Гессе напишет в своём кратком жизнеописании: «В моих книгах зачастую не обнаруживается общепринятого респекта перед действительностью, а когда я занимаюсь живописью, у деревьев есть лица, домики смеются, или пляшут, или плачут, но вот какое дерево — груша, а какое — каштан, не часто удается распознать… Я нахожу, что действительность есть то, о чем надо меньше всего хлопотать, ибо она и так не преминет присутствовать с присущей ей настырностью, между тем как вещи более прекрасные и более нужные требуют нашего внимания и попечения».
Они составили карту внутреннего пути человека, опираясь на древние знания и символы, совершив каждый своё паломничество к мудрости: один через писательство и музыку, а другой через психологию и алхимию. Но это тема особого разговора, а сегодня мне хотелось заглянуть туда, где все начиналось, в детство писателя и психолога, в детство волшебников. Наступает особое время года в ожидании волшебства и чуда, и сколько бы лет нам ни было, мы вспоминаем детство, где жили наши любимые сказки, образы, мечты, говорящие что-то важное нам, будущим взрослым.
Герман Гессе «Детство волшебника»:
«... милее всего другого представлялось мне занятие волшебника. Глубочайшее, сокровеннейшее устремление моих инстинктов побуждало меня не довольствоваться тем, что называют «действительностью» и что временами казалось мне глупой выдумкой взрослых; я рано привык то с испугом, то с насмешкой отклонять эту действительность, и во мне горело желание околдовать ее, преобразить, вывести за ее собственные пределы. В детские годы это стремление к магии направлялось на внешние, детские цели: мне хотелось заставить яблони плодоносить зимою, наполнить мой кошелек золотом и серебром, я грезил о том, чтобы обессилить моих врагов колдовским заклятием, после устыдить их своим великодушием и получить общее признание, как победитель и владыка; я мечтал находить клады, воскрешать мертвых, делать себя невидимым. Когда я оглядываюсь на прожитую жизнь, я вижу, что вся она прошла под знаком этой тоски по волшебству; то, как менялись для меня со временем волшебные цели, как я постепенно уходил от внешнего мира и входил в себя самого, как мне расхотелось преображать предметы и захотелось преобразить себя, как я научился заменять глупую невидимость обладателя шапки-невидимки незримостью мудреца, познающего все и остающегося непознанным, — все это и составляет, по правде говоря, суть моей биографии».
Герман Гессе в детстве
Вот, что вспоминает Юнг из своего детства в книге «Воспоминания, сновидения, размышления»: «У стены начинался склон, на котором я обнаружил вросший в землю большой камень — мой камень. Часто, сидя на нем, я предавался странной метафизической игре, — выглядело это так: «Я сижу на этом камне, я на нем, а он подо мною». Камень тоже мог сказать «я» и думать: «Я лежу здесь, на этом склоне, а он сидит на мне». Дальше возникал вопрос: «Кто я? Тот ли, кто сидит на камне, или я — камень, на котором он сидит?» Ответа я не знал и всякий раз, поднимаясь, чувствовал, что не знаю толком, кто же я теперь. Эта неопределенность сопровождалась ощущением странной и чарующей темноты, возникающей в сознании. У меня не было сомнений, что этот камень тайным образом связан со мной. Я мог часами сидеть на нем, завороженный его загадкой. Никогда не забуду это мгновение — будто короткая вспышка необыкновенно ярко высветила особое свойство времени, некую «вечность», возможную лишь в детстве».
Карл Густав Юнг в детстве
Откуда такие вопросы, игры появляются в голове ребенка? Как влияет на нашу дальнейшую жизнь то, что окружает нас в детстве: предметы, книги, люди, обстановка? Что нас воспитывает, что растит?
Карл Густав Юнг: «Помню случай, когда, еще не умея читать, я приставал к матери, чтобы она почитала мне «Orbis pictus», — старую, богато иллюстрированную детскую книгу, где я находил описания экзотических религий. В ней были необыкновенно интересовавшие меня картинки с изображениями Брахмы, Вишну и Шивы. По рассказам матери, я постоянно возвращался к ним. И когда бы я это ни делал, у меня возникало неясное чувство родства этих образов с моим «первым откровением», но я ни с кем об этом не говорил. Это был мой секрет».
Этот детский «секрет» Юнг поймет намного позже, когда откроет коллективное бессознательное, в котором хранятся все древние архетипы человечества, то, что Платон назвал миром Идей или умопостигаемым миром, планом Высшего Разума.
Герман Гессе: «Не только одни родители вместе с учителями воспитывали меня, в этом участвовали также иные, более высокие, более сокровенные, более таинственные силы, в числе которых был, между прочим, бог Пан, стоявший за стеклом в шкафу моего дедушки, приняв обличие маленького танцующего индийского божка. К этому божеству присоединились другие, и они приняли на себя попечение о моих детских годах; еще задолго до того, как я выучился читать и писать, они до такой степени переполнили мое существо первозданными образами и мыслями страны Востока, что позднее я переживал каждую встречу с индийскими и китайскими мудрецами, как свидание со знакомцами, возврат в родной дом... Индийский божок являл собой то один, то другой образ, танцевал то так, то совсем по-иному. Порой это был именно божок, странная и немного забавная фигурка, какие выделывают и каким поклоняются в чуждых, непонятных странах, у чуждых и непонятных народов. Порой это была волшебная вещь, полная значения и несказанно жуткая, требующая жертв, коварная, строгая, опасная, насмешливая, и мне казалось, что он нарочно подстрекает меня посмеяться над ним, чтобы потом совершить надо мной свою месть. Он мог изменять свой взгляд, хотя и был из желтого металла; иногда он норовил скосить глаза. Порой, наконец, он становился всецело символом, не был ни безобразен, ни красив, ни зол, ни добр, ни смешон, ни страшен, но прост, древен и невообразим, как руна, как пятно мха на скале, как рисунок на речном камушке, и за его формой, за его образом и обличьем обитал Бог, таилось Бесконечное, — а его в те годы, в бытность мальчиком, я знал и почитал без всяких имен ничуть не меньше нежели впоследствии, когда я стал именовать его Шивой или Вишну, Богом, Жизнью, Брахманом, Атманом, Дао или Вечной Матерью. Оно было отец и мать, женственно и мужественно, солнце и луна».
Герман Гессе
Солнце и луна, рациональный прозрачный мир отца и загадочный таинственный мир матери — эта двойственность будет всегда встречаться в поздних произведениях Гессе. «Два мира» будут проявлять себя в Гарри Галлере и волке, Нарциссе и Златоусте, в Кляйне и Вагнере, и наконец, в главе «Два полюса» из «Игры в бисер». Эти два мира — китайские инь и ян. Вместе они составляют единый символ, Тайцзиту, который Юнг использовал в качестве иллюстрации взаимодействия сознательного и бессознательного. Эти двойственные образы Юнг еще называл своим «номером 1», деятельным и осмысленным началом и «номером 2», пребывающим вне времени старцем. Именно эти начала вступают в противоречия, вызывают конфликты и кризисы, пока мы не познаем их и не найдем срединный путь объединения. Об этом же говорят трактаты алхимиков, к которым Юнг пришел намного позже как к отражению пути трансформации души. Они описывают как из свинца рождается золото, из смертного бессмертное. Тот же путь он видел и в психической жизни человека.
Карл Густав Юнг
Получается, что с детства в нас присутствуют особые предчувствия, из которых складывается Судьба. Она ищет свою тропинку через символы, обращаясь к нашему сердцу, и зовет, зовет... И мы увидим в жизнях обоих, как образы и предчувствия детства давали пищу для поисков зрелых лет, как символы древности давали понимание общих корней жизни, заставляя идти в глубину, искать и находить себя.
А что если жизнь — это донесение послания от ребенка, которым ты был, до старика, которым станешь? И нужно постараться, чтобы это послание не потерялось... Как в фильме «Мери Поппинс, до свидания!» ко взрослым приходят дети, которыми они были, рассказывают им о забытых мечтах, и спрашивают, счастливы ли они теперь, когда выросли и что стало с их мечтами.
Рисунок Германа Гессе
Время сказок и чудес, легенд и загадок уходит, когда мы взрослеем и становимся слишком серьезными и занятыми своими «важными» делами, чтобы думать об Индийских божках, тайнах Вселенной и прочих глупостях... Но есть из нас те, кто не потерял эту сопричастность Тайне, Чуду, кто отваживается исследовать и преображать себя и действительность. И кто видит этот мир не таким, какой он есть, а таким, какой он должен быть, стремясь воплотить эту мечту в жизнь и разделить ее с другими. Таких людей называют волшебниками или философами, и все они родом из детства...