Интервью с режиссером театра им. С. Образцова Андреем Денниковым
— Вы давно были в театре Образцова?
— Давно, лет десять назад.
— Сходите, не пожалеете. Там все изменилось.
Из разговора
Справедливости ради надо сказать, что изменилось не все: здание то же, фойе и зрительный зал такие же, как при Сергее Владимировиче, Музей кукол по-прежнему ждет гостей... Однако атмосфера в театре последние несколько лет совсем иная — это атмосфера легкости, творчества, Встречи. Встречи с интересными людьми, с Искусством.
В театре еще при жизни Сергея Владимировича стоял вопрос: кто будет продолжателем его дела? Сам мастер однажды сказал: «Если после меня кто-то пойдет по моим стопам — театр погибнет. Повторы всегда хуже оригинала». И вот пять лет назад, в 1999 году, появился молодой актер и режиссер, который в старых стенах начал создавать новый театр. Его имя — Андрей Денников.
Первым спектаклем Андрея, который нам довелось посмотреть совершенно случайно, была «Исповедь хулигана» — о жизни Сергея Есенина. В середине спектакля мы поймали себя на странном и необычном в наше время чувстве: после некоторых сцен глаза наполнялись слезами — от радости и гордости за наш народ. После этого захотелось познакомиться со всем репертуаром театра.
Андрей Денников является автором и исполнителем центральных ролей спектаклей «Риголетто», «Тиль», «Жирофле-Жирофля», «Людовик XIV», «Маленькие трагедии», «Кармен! Моя Кармен». Поражает то, что на сцене прекрасно уживаются и, более того, гармонично дополняют друг друга актеры и куклы. Некоторые герои предстают перед зрителями в обеих ипостасях, в зависимости от режиссерского замысла. Иногда Андрею в течение спектакля удается побывать в нескольких ролях одновременно. В одной из сцен «Риголетто», например, он один поет сразу за четверых героев!
Последний сезон был особо напряженным: спектакли несколько раз в неделю, гастроли по всей стране, подготовка нескольких новых постановок. Сейчас идет работа над спектаклем «Бери шинель, пошли домой», посвященным 60-летию Победы, и «Волшебной флейтой» Моцарта.
Мы встретились с Андреем, чтобы поговорить о новых веяниях в театре и не только...
• Нечасто в спектаклях вместе, на равных играют
и куклы, и актеры. Скажите, Андрей, вы создаете новый театральный жанр или нечто подобное
было когда-то раньше?
Все однажды уже было. Говорить, что аналогов такому театру нет и не было, безумие.
В Москве эталоном советского театра кукол был театр Сергея Владимировича Образцова. Это всегда ширма, всегда тростевая либо перчаточная кукла. Его программный спектакль, конечно же, «Необыкновенный концерт».
Вместе люди и куклы появлялись иногда в спектаклях провинциальных театров. Но актеры в них все-таки были больше кукловодами, которые играли вместе с куклами, и, честно говоря, это не было настоящим драматическим театром. Или, наоборот, кукле уделялось очень мало внимания, и получался не вполне кукольный театр.
У меня другая задача — в художественном, кукольном образе я передаю театральную философию, свой режиссерский замысел. И зритель этот замысел постигает! И каждый — что еще более прекрасно — по-своему интерпретирует!
Самое важное для меня — это театральность, которая сейчас почти исчезла из драматического театра. Обязательно должны быть театральные эффекты, должна быть хорошая драматургия, театральная сцена должна поднимать над повседневностью, должна звучать прекрасная музыка, обязательно должен быть синтез искусств на сцене: драматическое, кукольное, художественное искусства, пластика, танец, пантомима, вокал — все что угодно! Такой синтетический театр очень интересен зрителю, привлекает его и может стать по-настоящему большим искусством.
Я мечтаю о театре синтетическом, о театре интеллектуальном, в котором каждый спектакль чему-то учил бы. Не должно быть спектаклей-пустышек. После каждого спектакля зритель должен испытывать катарсис — очищение, о котором так много говорили раньше и говорят сейчас. И как могу, я пытаюсь это делать.
• Что, по-вашему, должен унести зритель из театра? Что должно произойти с ним во время спектакля?
Всегда хочется, чтобы из театра он уносил с собой радость и ощущение праздника. Будь это трагедия Шекспира или комедия Александра Дюма — не важно. Главное, чтобы была приподнятость духа. Ведь с таким состоянием в душе он может прекрасные поступки совершать. Может, например, прийти домой после «Есенина», после «Письма матери», и позвонить маме, с которой долго не общался.
Хочется, чтобы зритель уносил с собой ощущение счастья, гармонии. Чтобы себя чувствовал собеседником режиссера, актеров. Если не возникает этот контакт, цель не достигнута. И, как я уже говорил, обязательно очищение: если слезы — то слезы очищения, если смех — то смех очищения. И чтобы, выходя из театра после спектакля, человек понимал (это очень важно!), что у него прекрасная душа, что у него много достоинств, много талантов. В каждом должен жить Моцарт, и каждый должен изгонять из себя Сальери. Если и отравлять кого-то в себе, то только Сальери!
• Как происходит выбор — кого из героев будет играть человек, а кого кукла?
Это очень интересный момент. Читая пьесу, прозаическое или поэтическое произведение, я сразу начинаю представлять ее в образах.
Например, решение спектакля «Кармен! Моя Кармен» пришло не сразу. Сначала я вообще не знал, как его ставить. Пока не разгадал задумку Проспера Мериме, и разгадал ее по-своему: в моей «Кармен» появился Черный тореадор — герой, который воплощает собой, как кто-то говорит, рок. Для меня же это просто демон, демон-искуситель, в чьем арсенале — огромный запас страстей, разных голосов, всего того, что влечет, затягивает человека. Мы ведь всегда западаем на все яркое, сверкающее. И нам кажется, что мы можем поймать эту диковинную птицу — Кармен, как кажется это Хосе. И Черный тореадор увлекает героя на путь гибели. Бог и дьявол борются за душу человека. Но Бог никогда не заставляет и не ведет за собой насильно. Он предлагает выбор. А Кармен лишь предлог в этой, в общем-то, мужской истории. И при всей ее женственности, при всей обворожительности, при всех замечательных талантах — в пении, танце, Кармен не самостоятельна: ею управляет Черный тореадор, ведет ее саму по острию ножа. И неслучайно красный — это ее цвет (не потому что это штамп, ведь есть и белая Кармен, в мечтах Хосе): Кармен становится красной тряпкой тореадора, а Хосе — быком на этой арене. И самое страшное, что, умирая, он вдруг понимает, что шел не по тому пути, прожил не ту жизнь, что мог бы быть другим.
• А с кем вы работаете? Кто ваши единомышленники?
Я вообще человек очень счастливый, потому что у меня есть команда. Режиссера-постановщика без команды быть не может. Это я понял благодаря замечательному человеку Иакиму Георгиевичу Шароеву, преподавателю ГИТИСа. Он учил меня, но не тому, как ставить спектакли — этому научить нельзя... Знаете, Раневскую однажды попросили: «Фаина Георгиевна, помогите стать актрисой!» А она ответила: «Бог поможет». Со спектаклями то же. Можно научить быть личностью, настоящим, профессиональным человеком, что и сделал Иаким Георгиевич. Поэтому я считаю себя его учеником, преклоняюсь перед ним и всегда его вспоминаю. Так вот, он говорил, что режиссер не может работать один. Он как солнце, у которого должны быть лучи — его команда. У меня эти лучи есть — в моей команде те, кто помогает в работе над спектаклем.
• Для вас большое значение имеет чувство Родины. Насколько важно, чтобы оно присутствовало в творчестве?
Нельзя не любить страну, в которой живешь. Как только уходит чувство патриотизма, чувство долга перед Родиной, нужно уезжать, искать другую страну, где это чувство появится. Может, оно вообще не появится, и тогда лучше стать великим путешественником. А если ты живешь в стране, ты должен ей служить. И театр должен служить своей стране. Я служу России и всегда пытаюсь пробудить чувство патриотизма в своих зрителях.
Зритель всегда каким-то чутьем отличает фальшь от правды. В театре все как раздетые ходят. На сцене надо раздеваться, душу свою выворачивать, иначе будет фальшь. И когда со сцены говорят: «Я патриот!» и бьют себя в грудь кулаком, а зритель чувствует фальшь, его отвращение к слову «патриотизм» только вырастает. А сейчас культивируют отвращение к этому понятию. На своих спектаклях я говорю только правду. И не горжусь этим. Так должно быть, это в порядке вещей, это долг артиста. И зрители мне верят. И на моих спектаклях они становятся патриотами. И уходя из театра, остаются ими, пусть на чуть-чуть.
• И действительно, после «Есенина», например, невозможно не полюбить Россию.
И мне было очень приятно, что в Константинове, где мы играли «Исповедь хулигана», этот спектакль приняли очень хорошо. А уж они о Есенине насмотрелись спектаклей! Ведь на самом деле не важно, где там Есенин жил и сколько он выпил, важно, каков он был и какую женщину любил. А любил-то он Русь. И если это показать по-настоящему, правдиво, тогда любой слушатель, любой зритель это почувствует, и народ станет опять великой нацией.
• Люди искусства — это люди с утонченной душой, очень ранимые, потому что постоянно открывают себя. А в современном мире проще быть человеком с «толстой кожей». Как же выжить, сохранив душевную тонкость, открытость?
Выжить можно только благодаря тому, во что веришь. А верить нужно только в самое прекрасное. Если веришь в то дело, которым занимаешься, веришь свято, по-настоящему, значит, выживешь. Если веришь в зрителей — выходишь, например, на сцену, рвешь себя на куски, бросаешь эти куски в зрительный зал и знаешь, что не растопчут, а будут хранить в своих сердцах, значит, выживешь. Иначе нельзя. Без веры в прекрасное, без веры в лучшее выжить нельзя!
И при всей душевной хрупкости, ранимости у художника должен быть очень прочный внутренний стержень. Нужно быть целеустремленным. Если есть цель, то даже очень хрупкая натура сможет противостоять самым толстокожим и самым жестоким людям. Потому что нет ничего прекраснее благородной цели. Нет ничего более могущественного и сильного, чем цель и внутренний стержень в человеке искусства. В любом человеке.
• И последний вопрос. Что для вас искусство,
а что не является искусством?
«Не искусство» — это когда актер, красуясь своими золотыми кудрями, не стесняясь, прямо в кадр говорит: «Я звезда!» Великие актеры прошлого никогда не позволяли себе ничего подобного, при всех своих заслугах, при огромной любви к ним публики.
«Не искусство» — когда появляются заводы и фабрики, выпускающие таких «звезд». Когда на прославленные сцены выходят очень сомнительные «профессионалы», лишь потому, что у них есть влияние и деньги. Лишь потому, что они пробивные и имеют, как говорят, приятную внешность.
«Не искусство» — когда режиссер театра в безумном порыве уродует чужое великое произведение, не написав ничего своего. И «не искусство» — театр, который превращается в музей, когда традиции начинают консервировать, когда в театре чувствуется не запах успеха, а запах застоя.
«Не искусство» — когда в искусстве проявляется грубость, хамство, когда артист позволяет себе публично оскорблять людей, да еще нецензурно, позволяет себе дебоширить. Артист, а популярный вдвойне, всегда как под увеличительным стеклом, и поэтому он должен быть воплощением культуры. Когда Качалов шел с веткой сирени по Тверской, с ним все здоровались, потому что знали: идет Качалов. Это тоже имеет отношение к искусству, потому что искусство имеет отношение к культуре. И актер, и певец, и балерина должны обладать культурой.
Как сказал Шекспир, театр — это зеркало жизни. И все служители искусства тоже зеркало жизни, и в него смотрят люди и пытаются быть похожими на то отражение, которое в нем видят...
А искусство — это все настоящее, искреннее, светлое, духовное. Без духовности искусство мертво!