Владимир Клавдиевич Арсеньев (1872–1930) — неутомимый путешественник, увлеченный ученый, талантливый писатель, известный исследователь Дальнего Востока.
Арсеньев — действительный член Общества изучения Амурского края, Императорского русского географического общества, Вашингтонского Национального географического общества и множества других научных организаций. Офицер Русской императорской армии, прошедший путь от подпрапорщика до подполковника.
Сфера его научных интересов разнообразна и обширна: он занимался географией и картографией, гидрологией и метеорологией, в ходе экспедиций собирал коллекции растений и минералов, описывал животных и птиц. В сотрудничестве с известными учеными разрабатывал университетский курс новой в то время науки — этнографии. Его увлекали археология и музейное дело. Он был увлекательным рассказчиком — активно популяризировал науку и заражал духом исследования.
Закончив лишь юнкерское училище, Арсеньев совершил грандиозный труд по самообразованию — на протяжении всей своей жизни (даже во время экспедиций!) он неустанно учился. Получив признание в научных кругах, вел обширную переписку и дружил с известными учеными и путешественниками.
В 1912 г. опубликовал «Краткий военно-стратегический очерк Уссурийского края» — первую комплексную сводку данных о природе и людях Уссурийского края. Кроме Приморья и Приуссурья исследовал полуостров Камчатка (1918 г.), Командорские острова (1923 г.), возглавил крупную экспедицию по маршруту Советская Гавань–Хабаровск (1927 г.). Во время экспедиций изучал быт, обычаи, промыслы, религиозные верования коренных народов (удэгейцев, орочей, нанайцев).
Результатом его многочисленных экспедиций стало открытие более 200 археологических памятников на юге Дальнего Востока. С целью изучения районов южного Приморья им были организованы ряд экспедиций в 1902–1903 гг. В 1906–1907 гг., а затем в 1908–1909 гг. исследовал горы Сихотэ-Алиня.
Материалы путешествий стали фундаментом литературного творчества. В 1921 г. вышла его книга «По Уссурийскому краю», в 1923 г. — «Дерсу Узала». В последующие годы увидели свет произведения «В горах Сихотэ-Алиня», «Сквозь тайгу», «В дебрях Уссурийского края».
Его книги переведены на более чем 60 языков, а его персонажи известны во всем мире. Дерсу Узала стал героем экранизаций (фильм Акиры Куросавы получил множество призов и был удостоен премии «Оскар» в 1976 г.).
Его научное и литературное наследие — это вдумчивый и целостный взгляд человека, влюбленного в просторы Дальнего Востока, способный не только рассказать о прошлом, но и дать ориентиры в настоящем.
Выставочный проект в Приморском краевом музее им. В. К. Арсеньева посвящается 145-летию со дня рождения Владимира Клавдиевича Арсеньева
Жизненный путь героя — от грезящего о путешествиях подростка до известного исследователя, писателя с мировым именем — как путь к своей мечте, волшебной стране, где человек живёт в абсолютной гармонии с природой, осознавая мощь и величие бескрайнего зелёного моря — Уссурийской тайги.
Интервью с Верой Вячеславовной Кавецкой, заведующей отделом исследований Приморского краевого музея им. В. К. Арсеньева.
— Так случилось, что в России лучше знают Дерсу Узала, чем Владимира Клавдиевича Арсеньева. Я прошу вас представить нашего героя читателю, прочертить его жизненный путь.
Владимир Клавдиевич родился в эпоху великих путешественников, это правда так, и эти люди были во вполне досягаемой близости. Достаточно сказать, что один из его учителей был представитель знаменитой семьи Грум-Гржимайло — семьи ученых и исследователей. В то время была целая плеяда не только путешественников, но и комплексных исследователей. Сейчас, наверное, мы больше знаем основоположника комплексных исследований — Семенова Тянь-Шанского, но в одном ряду с ним стоят его последователи, ученики и соратники.
Владимир Клавдиевич еще в юности загорелся путешествиями, во многом благодаря книгам. Одной из самых значимых стала книга Н. М. Пржевальского «Путешествие в Уссурийском крае, 1867–1869 г.». Дело в том, что это путешествие в Уссурийский край было у Пржевальского первым и единственным. Как только в 1869 году закончилась его экспедиция, практически сразу же, в следующем 1870 году, была издана книга, и потом были переиздания. И там, в книге, была карта. И можно сказать, что какой-то толчок к тому, чтобы захотеть бродить вот так по неизведанным далям Арсеньев получил как раз от наших путешественников.
Такое мощное хождение в свои и близлежащие регионы (Монголия, Тянь-Шань, Китай) связано с тем, что Россия присоединила огромное количество земель во второй половине XIX века, и ей было необходимо понять, как эти новые богатства использовать. Как их использовать не только во благо страны, но и как это могло бы расширить геополитическое влияние России. И поэтому интерес к близлежащим странам и регионам был точно так же мотивирован, как и исследование собственных земель. Это породило целую череду экспедиций. А руководили ими, как правило, военные. В подобные комплексные экспедиции включались обычно люди разных профессий — и ботаники, и минералоги, и биологи, и географы, — те, кто мог постичь неведомый мир, который перед ними открывался. Рядовой состав экспедиций — это, в основном, солдаты и/или казаки. Эти экспедиции работали примерно в одном ключе, так как задача была единая — рекогносцировка, т. е. описание местности, которая была неизвестна или известна фрагментарно.
Так что само время породило в Арсеньеве этот интерес к путешествиям. Плюс любознательная натура. Это был такой мальчишка! Как вспоминают его братья и сестры, самое интересное для Володи было на улице. Малейшая возможность — и он уже там! И еще — семья. Все, кто соприкасается с личностью Арсеньева, удивляются его колоссальной дисциплине в самообразовании. Это качество он унаследовал от отца.
Отец
Знаете, не зря же говорят, что для того, чтобы человек начал подниматься вверх, иногда нужно опуститься на самое дно, И чаще всего жажду к становлению личности и силу воли в этом отношении проявляют как раз те, кто побывал в неблагоприятных условиях; конечно, это еще и от характера зависит. Отец Владимира Арсеньева Клавдий Федорович как раз обладал и характером, и вот этой совсем неблагоприятной жизненной ситуацией. Клавдий Федорович родился у крепостной крестьянки, его отцом был тверской мещанин. И хотя впоследствии родители оформили отношения, но по какой-то нелепой случайности Клавдий Федорович так и не был усыновлен, поэтому носил фамилию крестного отца. Они с матерью очень рано осталась без кормильца, поэтому пришлось начинать самостоятельную жизнь, опираясь на собственные силы. Но Клавдий Федорович осуществил карьеру от простого контролера до поста заведующего движением Московской окружной железной дороги. Стал потомственным гражданином Санкт-Петербурга. И даже к концу жизни смог приобрести небольшое имение Дубовщина на Черниговщине. И все это было достигнуто колоссальной волей, самодисциплиной и самообразованием. А поскольку он сам опирался в жизни на свои силы, то и детей этому учил. Он очень много с детьми путешествовал по карте, читал книги и не просто читал, но и комментировал и побуждал к обсуждению прочитанного.
Детство
А еще в их семье дети совершали «экскурсии». Экскурсиями называли походы в окрестности — недалеко, на одну-две ночи. И вот в эти маленькие экспедиции дети ходили с дядей по материнской линии — И. Е. Кашлачевым. Владимир Клавдиевич вспоминает, что родители очень способствовали таким «экскурсиям» — они не только не запрещали, хотя и переживали, но всегда потворствовали. Поскольку экскурсии давали детям возможность не только находиться на природе, проявлять взаимовыручку, развивать наблюдательность, обретать простые походные навыки — как, например, разжечь костер (сейчас, я думаю, далеко не каждый обладает этими умениями).
И еще детство Володи было наполнено играми. Было очень много игр! Они сами их придумывали, создавали карты, по которым путешествовали. По воспоминаниям сестры, одна из игр имела целью добраться от Санкт-Петербурга до Владивостока. Маршрут был разбит на участки пути, нанесенные на карты. Каждый участок обладал своим форматом сложности, а за нахождение решения по ее преодолению присуждались разные баллы. Вот уже тогда зазвучал Владивосток, может, и не случайно. Такие игры развивали фантазию, будили воображение и порождали мечту о дальних странствиях. Мечта подвигала к познанию, к книгам. Сначала помимо отечественных классиков — Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, Н. В. Гоголя — это были приключения: Жюль Верн, Майн Рид и др., потом — Чарльз Дарвин и Н. М. Пржевальский, журналы «Нива», «Вокруг света», «Природа и люди». Интерес к чтению постоянно возрастал и во время учебы в 4-классном мужском училище, откуда его отчислили, поскольку дисциплиной Владимир не отличался.
Отцу нужно было как-то решать проблему своенравных сыновей — умных, грамотных, дотошных, но очень свободолюбивых. Старший сын Анатолий очень рано покинул дом вопреки желанию отца и пошел в 14 лет в моря с мечтой стать капитаном — и впоследствии стал им. Владимир Клавдиевич выполнил родительскую волю, поступил в пехотно-юнкерское училище, окончил его и всегда с благодарностью вспоминал как этот период учебы, так и время дальнейшей службы. Он пишет об этом в «Последнем признании» — так названы при публикации его биографические тексты, написанные по просьбе первого биографа Арсеньева — Ф. Ф. Аристова. Можно сказать, что этот текст представляет собой очерк всей жизни Владимира Клавдиевича, в котором содержится авторская рефлексивная оценка и взгляд на свою жизнь. Там он пишет: «Оглядываясь назад, в прошлое, я вижу, что мне сопутствовала счастливая звезда и целый ряд случайностей, которые тогда казались мелкими и не имеющими значения. Только теперь, отдалившись во времени на несколько десятков лет, эти случаи оказываются как-то логически связанными друг с другом и составляют одно целое, приведшее меня к роли исследователя Уссурийского края».
Образование и самообразование
Пехотно-юнкерское училище не только сформировало дисциплинированность, но и расширило круг общения. Достаточно вспомнить Михаила Ефимовича Грум-Гржимайло, из знаменитой семьи ученых и путешественников. Один его брат, Владимир, был инженером-металлургом, талантливым ученым в сфере сталеплавильного производства, а другой, Григорий, стал знаменитым путешественником. Михаил Ефимович сочетал в себе таланты обоих братьев. Он разрабатывал и усовершенствовал экспедиционное оборудование, постоянно работая над тем, чтобы всем участникам было эффективно действовать и комфортно существовать в достаточно сложном пространстве экспедиции. И это качество передалось Владимиру Клавдиевичу. Он в своих путешествиях тоже всегда думал о людях (кстати, за все время экспедиций, а их было немало, Владимир Клавдиевич не потерял ни одного человека, и это в условиях суровой Уссурийской тайги!) и о том, как качественно оснастить экспедицию. Думаю, что он тоже что-то придумывал, просто не публиковал, не разрабатывал это как инженер. Была книга Владимира Клавдиевича, которую он мечтал издать и которая стала еще одной пропажей, — «Теория и практика путешественника», она содержала очень много дельных советов.
Во время учебы в училище Арсеньев еще больше погружается в чтение. Перечитав всю училищную библиотеку, он переключился на соседние ресурсы. К сожалению, никто не фиксировал, что он перечитал за это время. Примерно тогда же он стал посещать как вольнослушатель лекции профессора Петри в Санкт-Петербургском университете. Эдуард Юльевич Петри, географ и антрополог, был известным ученым и в России, и за рубежом. Его двухтомный труд «Антропология» до сих пор представляет интерес, а созданный им географический атлас переиздавали множество раз. Позднее у Владимира Клавдиевича сложится научные и дружеские отношения с сыном Э. Ю. Петри — Бернгардом. Интересно, что в его круг общения всегда было включено много культовых персон из мира науки того времени.
Несмотря на то, что у Владимира Клавдиевича не было не только ученого звания, но и высшего образования, в 1921 году его пригласили читать курсы в Государственном Дальневосточном университете. Надо сказать, что он преподавал многие дисциплины в различных учебных заведениях Владивостока и Хабаровска, на протяжении всей свой жизни читал публичные лекции. Но это был другой уровень науки. А здесь он попадает в мир академического образования, в мир академической профессуры и не уступает ей. Несмотря на отсутствие высшего образования. Но это человек, который поставил себе задачу: не отрываясь от профессиональной стези путешественника, путем самообразования поднять себя до академического уровня знаний. И в его дневниках можно обнаружить способы решения им этой задачи. Например, в одном из дневников 1917 года написана полная программа курса по специальности «этнография», где в перечне дисциплин выделяются два курса — этнография и антропология, а остальное — естественнонаучные дисциплины, включая минералогию и другие. Важно, что на обороте в том же дневнике Арсеньевым перечислены 29 позиций курсов и книг, которые он освоил. Это только один пример, но очень иллюстративный.
Если раскрыть сеть корреспондентов и круг общения Владимира Клавдиевича, мы увидим, что он был на уровне современной ему этнографической науки, он мыслил в актуальных тенденциях, а не «выпадал» из них, потому что общался с людьми, которые эту науку создавали. Ведь этнография еще только формировалась в России. В 1910 году по совету одного из ее созидателей — Л. Я. Штернберга — в качестве научной специализации Арсеньев выбрал археологию, этнографию и музейное дело. Во многом это определялось тем, что академические институты еще не оформились, и эти новые науки развивались при музеях. Только складывается научная школа при МАЭ (Музей Академии Наук антропологии и этнографии), только-только начинает создавать кафедру Н. Д. Анучин в Московском Университете. То есть Арсеньев фактически шел своим путем, руководствуясь наставлениями отцов-основателей этнографической науки, опираясь на общение с единомышленниками и первые научные труды в этой области знания.
Своим научным руководителем он считал Льва Яковлевича Штернберга. Они сотрудничали достаточно долго, и когда в 1928 году Штернберг умер, Владимир Клавдиевич сделал в память о нем доклад на заседании Общества изучения Амурского края, где рассказал не только о человеке и ученом, но и о своей истории взаимоотношений с ним. Штернберг не гладил Арсеньева по голове, а жестко критиковал, но именно он с радостью согласился быть редактором основной книги Арсеньева «Страна удэхе». Другим консультантом и наставником был Бруно Фридрихович Адлер, создавший самый лучший в то время университетский музей в Казани, а также Общества археологии, истории и этнографии при Казанском Императорском университете, куда в 1915 году Арсеньев был принят почетным членом. Научные связи Арсеньева определили и географию мест, где оседали собранные им этнографические коллекции: Санкт-Петербург, Москва, Казань.
И вот как раз Адлер говорил Арсеньеву: «Вы не торопитесь с монографией, потому что ваша монография ожидается как идеальная». А почему так? Потому что еще не было серьезных, настоящих научных монографий. Потому что многие ученые пришли в этнографию из других специальностей. Многие попали в этнографию в период отбывания ссылки (за участие в студенческих волнениях). Отбывая ссылку в малоосвоенных регионах страны, они стали обращать внимание на жизнь «инородцев» — так тогда называли коренные малочисленные народы. Их жизнь была совсем непохожа на привычную, и это увлекало. Но очень многие монографии еще не были полными, научными, исследовательскими трудами. И ожидалось, что монография Арсеньева будет первой такой работой, потому что он не только наблюдал, исследовал и описывал жизнь одного из коренных этносов Уссурийского края, но и руководствовался при этом рекомендациями ученых и данными ими инструкциями. Причем не беспрекословно, порой не соглашался, иногда спорил. И Штернберг соглашался, потому что тоже прекрасно понимал, что, находясь в жизненной среде исследуемого народа, Арсеньев лучше понимал его жизнь, а потому зачастую был более точен и прав.
Со Штернбергом было длительное общение. Посчастливилось Арсеньеву и в экспедицию съездить с ним на Сахалин. Это конечно, неоценимый опыт совместной работы с таким ученым. И Штернберг постоянно посылал ему людей.
С 1910 года Владимир Клавдиевич возглавил Хабаровский музей, стал директором — в то время это была общественная должность. И как раз на посту директора музея по рекомендации Штернберга он принимал огромное количество исследователей и путешественников, не только из России, но и из разных стран. Известный полярный исследователь Фритьоф Нансен, возвращаясь из экспедиции по Северному Ледовитому океану, посетил Хабаровск, где познакомился с Арсеньевым. Они подружились, посылали друг другу корреспонденцию и книги до конца жизни. И вот это поражает — что путешественники, исследователи, которые узнавали Арсеньева, поддерживали связь с ним очень долго, порой всю жизнь, и более того, они еще присылали к Арсеньеву своих учеников.
Человек дарственный
Мне кажется, что Владимир Клавдиевич был не из тех, кто любит блестеть золотым пятаком. И в то же время его очень хорошо знали. В письме сестре Маргарита Николаевна, вторая супруга Владимира Клавдиевича, описывая его похороны, отметила, что так на Дальнем Востоке никого не хоронили — на Эгершельд (где было ранее кладбище) текла огромная людская река. Почему? Арсеньев был очень известен в городе. И не только как писатель. Он преподавал более чем в 20 учебных заведениях самые разные учебные дисциплины, от русского языка до ихтиологии, конечно, включая курс по этнографии, который впервые разработал для вуза. Конечно, это было не только потому, что он нуждался в деньгах. Благодаря своему комплексному подходу к исследованию края он был человеком продвинутым в огромном количестве научных сфер. Какие-то из них он знал достаточно основательно, но не углубленно. Но практически во всех областях знания, с которыми он соприкасался по роду деятельности, он старался восполнить существующие пробелы. В его дневниках среди поденных записей можно встретить таблицы с указанием наук и дат, в которые по составленному им расписанию он планировал заниматься той или иной дисциплиной. И это все в условиях экспедиции! Он носил с собой эти учебники и книги и все время читал, прорабатывал. То есть он все время учился. Учился и осмысливая и обрабатывая экспедиционный материал. После чего составлял отчеты для руководства и освещал полученные результаты в публичных лекциях, а уже затем писал книги. Все, что ему удавалось открыть и узнать, он всегда популяризовал, передавал, рассказывал людям. Он был человеком дарственным! И, на мой взгляд, именно поэтому он читал разные предметы в учебных заведениях — накопленные знания требовали выхода, передачи, отдачи. И там, где он был очень сведущ, там рождались эксклюзивные курсы, первый курс по этнографии для высшего учебного заведения, для ГДУ, он и разработал. А в остальных дисциплинах — возможно, это были лекции-беседы с обращением к своему опыту. И плюс еще публичные лекции — в музее или в Народном университете, которые проходили в неформальной обстановке, порой на природе — на берегу моря или на поляне.
Арсеньев пытался не только передать людям знания, но и заразить их наукой, породить у них интерес к исследовательскому труду.
Есть совершенно замечательный документ — это черновой набросок одной из лекции Владимира Клавдиевича, который хранится в архиве Общества изучения Амурского края. Он и внешне необычен: напоминает текстовый пэчворк (лоскутную технику). Во времена отсутствия компьютера текст корректировали ручным способом: какие-то кусочки вставлялись, вырезались, подклеивались. И когда читаешь, у него с одной стороны изложение научное — он был очень структурированный человек, а с другой стороны — все время чувствуешь его горящие глаза, представляешь, как он затягивает в это исследование: «Неизведанный край, люди-пионеры, как здорово! Этим заниматься может каждый, надо только приложить усилия». Но тут же предупреждает, что ни в коем случае нельзя преступать границы закона, заниматься черной археологией и т. д. И это очень важно. Он не просто любил науку — он ею заражал. И, возможно, поэтому эти научные связи и длились так долго. Он щедро делился не только коллекциями, но и знаниями, материалами. И с ним делились!
— Что вам дало соприкосновение с его личностью?
Наверное, желание остановиться. Арсеньев, а вслед за ним и Иван Николаевич Егорчев, один из самых основательных исследователей жизни и наследия Арсеньева, недавно скончавшийся, — они умели создавать свой мир в жизненной суете и гармонично существовать в нем. Я не думаю, что у Арсеньева была жизнь спокойнее, чем наша. Вспомните: восстание ихэтуаней, Русско-японская война, революция, Гражданская война, первые годы коллективизации и национализации... — много всего. Время было не мирное и совсем не тихое. И вот при всем при этом, при чрезмерной занятости на разных профессиональных «фронтах», активной общественной работе — потрясает умение растягивать время, т. е. вмещать в единицу времени гораздо большее количество сделанного, чем среднестатистический человек. Все, кто соприкасается с жизнью Арсеньева, говорят одну и ту же фразу: «Когда он все это успевал?!»
Умение растягивать время — вмещать в единицу времени огромное количество активностей. Причем не просто активностей, а результативных активностей. А почему? Есть такое замечательное качество — умение определять главное. Мы сейчас все немного менеджеры и знаем о принципе Парето, о том, что надо делить дела на важные/неважные и срочные/несрочные... А тут самое главное — это уметь держаться за собственный «ствол». Я поняла благодаря соприкосновению с личностью Арсеньева, что если у тебя не остается времени на главное для тебя, то, значит, у тебя этого главного просто нет — есть иллюзия главного, до которого все руки не доходят. Он-то это умел — работать на главное для себя. Какую бы задачу ему ни ставили, он умел все время параллельно вести исследование. Когда работаешь с его наследием, анализируешь отчеты, переписку, дневники, заметки, на первый план всегда выступает исследовательская деятельность. И как-то выпадает из зоны внимания, что вообще-то ему ставились важные государственные и военные задачи, борьба с хунхузами… — все это уходит на второй план. Потому что в своей работе, которую он всегда выполнял с высокой степенью ответственности, был его личный смысл, который был приоритетен всегда. Вот такая возникла ассоциация: все хорошо знают, что в пургу при отсутствии видимости и возможности хорошей ориентации важно держаться за канат, чтобы не потеряться. В жизни тоже важно иметь в руках свой «канат» и уметь идти, не выпуская его из рук. У Владимира Клавдиевича всегда был в руках его внутренний канат, и какие бы задачи и сложности, зигзаги и беды ни подбрасывала судьба, он всегда делал то, что считал по-настоящему важным. Отсюда, вероятно, и ощущение удивительной целостности и его жизни, и его личности.
В первые годы революции, в это тревожное время (1917–1919 годы), у Арсеньева был шанс уехать за границу, но он принципиально решил для себя, что он не будет порывать ни с родными, ни со своей культурой. Он был на разных должностях (самых непривлекательных), но все время умел радоваться любым возможностям проведения исследований, которые появлялись в жизни.
И вот думаешь: а что тогда нам мешает делать много, делать то, что считаешь важным? Видимо, обилие суеты или то, что мы свое главное потеряли. Ведь еще в Библии написано, что если хотите, чтобы вырос ствол у дерева, рубите у него поросль — не давайте ему превратиться в кустарник. Хотя люди разные и для разного созданы, поэтому и кустарник — тоже хорошо, лишь бы он знал, для чего живет.
В «Последнем признании» у Арсеньева есть фраза, которая написана с грустью, написана человеком, который прошел долгий жизненный путь: «Таким пионерным экспедициям, как мои, имеющим цель естественно-историческую, пришел конец. Они более не повторятся. Век идеализма и романтизма кончился навсегда. На смену нам, старым исследователям и путешественникам, пришли новые люди...»
Комплексные исследования ушли в прошлое, они были созданы под определенную временем цель, и люди выстроились, воспитались, обрели компетенции для решения задач по ее достижению, и многие реализовали себя в реализации этих задач. Арсеньевым, наверное, руководил «толстовский» принцип: «Делай что должно, и будь что будет». Это ярко отражено в его судьбе. Несмотря ни на что, он продолжал делать свое Дело. И безумно жаль, что конечные результаты его деятельности — труды уже написанные, оформленные, отточенные, обработанные, проиллюстрированные фотографиями и рисунками — утрачены. Это, в первую очередь, «Страна удэхе» и «Теория и практика путешественника».
— Почему такое название у выставки? Какие смыслы вложены в него?
Это название предложила Анжелика Витальевна Петрук (заместитель директора музея по науке). Она исходила из того, что человек всегда находится в поиске жизненных смыслов и пространств для их разворачивания. Кроме того, поиски — это всегда путь. Путешественник — это человек, который всегда находится в пути, в движении. Можно не выходить из кабинета или квартиры, но быть путешественником. Яркий пример — это наш замечательный философ, культуролог, литературовед и эстетик Георгий Дмитриевич Гачев, который написал огромное количество книг о разных культурах, не выезжая из страны. Читая его тексты, сразу начинаешь понимать культуру — вот как так? А он путешествовал внутри культуры! Это очень важно, путь, путешествие — как профессия, отношение к путешествию не как к досугу. Это очень сложно. Их не так много, наверное, профессиональных путешественников. Многим людям хочется быть путешественниками. Но не у всех складывается. А вот Арсеньеву ничего не смогло помешать стать профессиональным путешественником. Это первое.
А второе — сама страна Удэхе. Первоначально это было неизведанное белое пространство какой-то неведомой окраины страны, Уссурийского края, Приамурья. Что он там искал? Думаю, что себя иного и свои возможности в освоении неведомого. И вот он встретился с коренным народом этих мест. А тогда еще не было четкого различения одного этноса от другого. В частности удэгейцев и орочей считали одним народом, потому что каждый из исследователей-предшественников Арсеньева не так долго жил в этой этнической среде и, не зная языка, не мог уловить отличительные признаки этих народов. Один из наставников и друзей Арсеньева из Общества изучения Амурского края Н. А. Пальчевский высказывал мысль, что, по всей видимости, это не один народ, и даже инициировал экспедицию по их изучению. Возможно, его мнение заинтриговало Владимира Клавдиевича и подвигло на серьезное исследование, в результате которого было доказано, что орочи и удэгейцы — это два разных народа.
И еще, страна Удэхе всегда присутствовала в жизни Арсеньева. Сначала как воображаемый идеальный мир. Когда он столкнулся с коренным этносом, то открыл, что те ценности, которые всегда разделял в душе, реально существуют, что на этих принципах люди живут и строят отношения с природой и себе подобными. Вот эта детская непосредственность, доверчивость, открытость коренных жителей — все это очень подкупало и притягивало его. И поэтому он стал не только исследователем, но и другом этих народов, всегда вставал на их защиту и оказывал всяческую помощь.
Человек отправляется в путь в поисках многого… Владимир Клавдиевич искал не только страну, которой еще не было на географической карте. Это еще была и некая воображаемая страна, в которой легко дышать, хорошо понимать друг друга... Иную культуру, отличную от своей, человек видит со стороны и как бы досочиняет то, что не доступно его взору, исходя из своего внутреннего мира. И Владимиру Клавдиевичу лучше виделась и досочинялась эта картина про Страну Удэхе исходя из его глубинных ценностей, из детства, из семьи, из прочитанных книг…
И еще, конечно, есть одна смысловая линия — очень хочется всем нам найти потерянную монографию Владимира Клавдиевича «В поисках страны Удэхе». В архиве Общества изучения Амурского края Анжелика Витальевна и Иван Николаевич наткнулись на негативы на стекле и фотографии, сделанные с них, где рукой Арсеньева указаны названия снимков и номера страниц. Содержание самих снимков и указанные номера свидетельствуют, что фотографии не относятся ни к одной из опубликованных работ автора, т.к. ни одна из них не насчитывает такого количества страниц. Это подтверждает, что накануне кончины Арсеньева рукопись была готова к печати. И где она?
А. И. Тарасова, самый основательный исследователь жизни и наследия Арсеньева, писала, что, вероятно, можно по крупицам как-то утраченную книгу собрать, что заложенные в ней знания содержатся в дневниках и других его публикациях. Но даже если так, то все же нет человека, который обладал бы таким контентом, как Арсеньев, и держал бы в голове картину исследованной им культуры удэгейского народа в целом. Еще важно отметить, что Арсеньев изучал не только этнографию удэге, но и хорошо знал природу, в которой они жили. И то, что он был комплексным исследователем, давало ему возможность более глубоко заглянуть в культуру этого народа. Коренные люди потому и коренные, что они вросли в эту землю. Он эту землю понимал очень хорошо, он ее исследовал, любил, как любил народ, живущий на ней. Сегодня культуры традиционных этносов уже не существуют как целостная система, поэтому очень жаль, что пропала книга, в которой она отражена в живую бытность. Вот это еще один смысл поиска. Мы все в таких поисках. И поэтому было бы замечательно, если бы больше людей подключалось к ним. Хотелось бы, чтобы не только в музее, но и в городе и крае имя Владимира Клавдиевича Арсеньева постоянно актуализировалось и присутствовало в пространстве жизни людей нашего региона. Чтобы все больше людей знакомились с его наследием и открывали ту или иную грань его личности. Мы надеемся, что удастся создать Арсеньевский информационный центр. Не как академический научный проект, а, скорее, как проект «собирательский», ведь собирание — это то, чем живет музей. Важно собрать людей разных профессиональных сфер, которым интересно наследие Арсеньева, собрать институциональных держателей этого наследия, исследователей и популяризаторов в некое деятельное сообщество, которое будет существовать как в виртуальном, так и в реальном коммуникативном формате. Вы знаете, сообщество дает силу, даже если оно виртуальное, потому что ты понимаешь, что есть на земле люди, которые тебя слышат и понимают и на которых можно опереться в решении общих задач. Это ярко демонстрирует и опыт Владимира Клавдиевича по созиданию своего этнографического сообщества. Только мы обладаем сейчас гораздо большими техническими возможностями для выстраивания коммуникаций.
Еще одна задача, которую хотелось бы реализовать. Давно же уже муссируется идея поставить памятник Арсеньеву, и хорошо было бы, конечно, чтобы через пять лет, к 150-летию Арсеньева, такой памятник в пространстве города появился. Мы отлично понимаем, что может опять просто продолжать крутиться облачко тэгов, а может создание памятника стать реальной целью, если будет создано активное арсеньевское сообщество. Пусть даже виртуальное, но оно будет состоять из живых людей.
— А как вам кажется, если бы Владимир Клавдиевич в наше время оказался в Уссурийском крае и попал бы в нашу действительность, то какие бы он дал нам советы?
У него был ряд очень актуальных и по сей день докладов об экономическом состоянии и перспективах развития дальневосточного региона. Например, в работе «Население Владивостокского округа» есть строки: «На обломках старого хищнического уклада в крае надо создать новую жизнь, которая вывела бы Приморье к новому независимому от соседей существованию при все более и более крепнущих связях с Сибирью и Европейской частью Союза». В тезисах другого доклада, касающегося экономики края, Арсеньев писал: «В наше время гораздо важнее экономическая защита страны, чем вооруженное сопротивление. Для этого нужны денежные затраты и не маленькие, все-таки они будут неизмеримо меньше тех, которые придется израсходовать потом для отстаивания наших интересов вооруженною рукою». Такое ощущение, что он сегодня все это пишет. И отсюда вопрос: либо у него прозорливость такая была, либо задачи стоят все те же?
Когда он рассуждал о будущем Дальнего Востока, он включал и геополитическую составляющую. И как раз говорил о значении региона как транснационального пространства и о том, что очень сильно возрастет межкультурное взаимодействие. Думаю, что он бы очень расстроился, узнав о состоянии культуры коренных этносов края, чрезмерной ассимиляции этих народов, разрушении среды их обитания и размывании традиций. Наверное, очень расстроился бы по поводу наших лесов, потому что, конечно же, это все проблемные вещи. Но с другой стороны, у нас сейчас есть парки, заповедники, за создание которых он ратовал. Им был поднят вопрос о запрещении сдавать в аренду американским и японским промышленникам советские тихоокеанские острова. Он стал инициатором создания на Дальнем Востоке первых природных заповедников. Занимался восстановлением рыбных и звериных промыслов на Командорских островах.
Я думаю, что надо просто читать его работы, как многие, кстати, и делают. Потому что, удивительно, но многие вещи, которые высказаны им сто лет назад, до сих пор очень актуальны.
— История всегда будет субъективна. И даже если мы находимся в одних и тех же событиях, мы опишем их по-разному. Как максимально приблизится к истине, по вашему мнению? Как вы находите подход?
Вы правы. История всегда пишется сегодня. И через призму взгляда человека, который занимает разные позиции в разных социальных слоях. Она только складывается, как мозаика, из огромных количеств историй в единое полотно. В мозаике есть камушки или иной материал, из которого складывается картина, и есть масса, которая скрепляет фрагменты в единое целое. Если смотреть вблизи, то видно, что это все состоит из фрагментов, а если начать отдаляться, то мозаичные фрагменты сольются в единое художественное полотно, то есть этих заполненных скрепляющей массой промежутков не будет видно. То же самое и в истории. Когда мы стоим близко к событию, мы видим разрозненные фрагменты и разносмысловое пространство, которое не дает им соединиться. Чем дальше событие уходит в историю, тем монолитнее оно предстает перед нами. И какого цвета в нем больше — опять будет зависеть от того, через призму чьего взгляда мы смотрим на событие. Будет ли это революция черная, белая или красная; будет это время светлое или темное… Расхожее мнение, что исследователь должен быть объективен. На самом деле человек в позиции вненаходимости может быть только тогда, когда его это событие уже не касается напрямую.
Владимир Клавдиевич, кстати, очень ярко охарактеризовал науки, которыми занимался. Он считал, что археология является составной частью истории, а этнография — антропологии. Археологию он воспринимал как науку алчущую, живую, активную, которая пытается добыть секреты, сокрытые временем и землей. Историю же он называл наукой спокойной и ровной. Способной объективно рассуждать, потому что она отстает во времени.
Мне кажется, исследовать нужно не для того, чтобы найти правых и виноватых, а для того, чтобы что-то понять о будущей жизни. Вообще все исследования— для будущего. Древние греки смотрели в будущее через прошлое. Постигая прошлое, мы способны понять что-то важное о грядущем. Владимир Клавдиевич фактически так и делал.
Сейчас многие проявляют интерес к альтернативной истории: как было бы, если бы... Но, как известно, история не имеет сослагательного наклонения. На самом деле событие всегда уникально и определено множеством факторов. Историю нельзя переиграть, переиначить. Это будет уже иное событие. Не стоит придумывать варианты того, что уже свершилось, лучше проектировать будущее и оценивать возможные версии. И помнить, что от мановения крыла бабочки может измениться мир. Понимание хрупкости его состояния призывает не торопиться бездумно и наспех переворачивать миры. Лучше рассматривать прошлое с разных позиций, которые преобразуют картину мира, помогают уйти от шаблонов. Такая интерпретация событий сравнима с калейдоскопом. Внутри всего несколько камешков-стеклышек и три зеркала. Казалось бы, лишь чуть-чуть повернешь трубку, а узор совершенно меняется. Камешки все те же, а картинка иная предстает. Так и в калейдоскопе интерпретаций, который разнообразит действительность узорами.
Но крутиться самому в калейдоскопе событий — совсем иное. Во времена Арсеньева, в начале ХХ века, мир настолько быстро начал «вертеться», что человеку стало сложно разглядеть происходящее и понять смысл совершаемых действий. Возникает желание вышагнуть из процесса и остановиться, чтобы осмыслить жизненные перемены. Арсеньев писал Ф. Ф. Аристову за несколько месяцев до кончины: «Мое желание — закончить обработку своих научных трудов и уйти, уйти подальше, уйти совсем — к Дерсу». И в другом письме: «Не будь у меня семьи — я ушёл бы к друзьям туземцам, чтобы никогда, никогда не вернуться в город».
Почему? Потому что разочаровался в цивилизации, в людях, в молодом поколении? В «Последнем признании» он писал: «Тут я впервые почувствовал, что мы люди разных эпох и не поймем друг друга. У них были свои идеалы, свои интересы, у меня — свои. У них было все в настоящем, у меня — в прошлом...»
Или накопил сколько знаний и опыта, что хотелось осмысливать их уже по-философски в мудрой тишине? Одно дело экспедиции, наука, книги, а другое дело — он чувствовал, что что-то вершится в истории. Что-то так сильно меняется! И в первую очередь, меняются люди. Если бы он ушел в свою «страну» с простой жизнью, он, возможно, предался бы осмыслению истории, и, похоже, к этому судьба его и вела. Он уже был готов к философскому осмыслению. Философия умеет увидеть в мозаичной множественности единое полотно жизни. Хочется думать, что, скорее всего, он уже был готов освоить еще одну ипостась — стать философом.
Беседовала Юлия Морозова