Зачем мы собираем и старательно храним анекдоты о великих людях? Традиционный ответ состоит в том, что веселые истории, персонажами которых выступают различные знаменитости, сводит с них “хрестоматийный глянец”, делает их ближе к нам. Уже давно ни для кого не секрет, что те, о ком мы знаем из учебников и энциклопедий, были такими же живыми людьми, как и мы, и повторение этой мысли порой вызывает оскомину.
И все-таки - вновь о великих. Но не столько для того, чтобы стать к ним поближе, а для того, чтобы увидеть, что порой к открытиям, большим и малым, приводит не только упорный труд, великое стремление к истине, но и отказ от привычных схем, дерзость и смелость решений, а иногда — везение, приходящее как награда за целеустремленность и непрерывный поиск.
Очень важную роль в развитии только что родившейся квантовой механики сыграли необычайно плодотворные дискуссии Альберта Эйнштейна и Нильса Бора, одного из творцов квантовой теории. В одном из таких споров Эйнштейн предложил: “Давайте сначала зафиксируем то, что в Ваших представлениях я могу принять безоговорочно, а затем будем логически рассуждать далее”. На это Бор ответил: “Я счел бы предательством по отношению к науке, если бы согласился зафиксировать твердо что-либо в этой новой области, где не все еще ясно”.
Нильс Бор интересовался вопросами философии, психологии, повседневной жизни. Известный физик Поль Дирак вспоминает, как, просмотрев какой-то гангстерский фильм, в котором герой буквально каждый раз насмерть поражал бандитов, Бор объяснил это так: всякое действие, являющееся результатом раздумий, выполняется медленнее, чем чисто механическая реакция на обстоятельства. Значит, если гангстер решил застрелить героя, то его действия в будут несколько более медленными, чем действия, вызванные естественным инстинктивным импульсом защиты, заставляющим мгновенно выхватить пистолет и выстрелить первым.
Некоторые ученики Бора, сомневаясь в правильности такого толкования, купили игрушечные пистолеты, чтобы проверить их действие на своем учителе. Но Бор всегда успевал выстрелить первым.
Бор всегда очень интересно комментировал просмотренные фильмы, так как, по словам Х. Казимира, “он пользовался при этом теорией наблюдения и измерения”. Однажды, просмотрев один чересчур уж глупый фильм о приключениях Томаса Мика, Бор вынес ему приблизительно следующий приговор: “Фильм слишком неправдоподобный. То, что негодяй удирает с красивой девушкой, — логично, так бывает всегда. То, что мост рушится под их каретой, — неправдоподобно, но я могу с этим согласиться. То, что героиня не падает, а парит над пропастью, — еще более неправдоподобно, но и в это я готов поверить. Я даже могу представить Тома Микса, в мгновение ока спасающего героиню. Но то, что одновременно там должен находиться человек с кинокамерой, снимающий всю эту галиматью, — это выше моего понимания!”
Первый магистерский экзамен молодому петроградскому физику Френкелю предстояло держать 26 октября (7 ноября н. ст.) 1917 года. Накануне вечером он долго прислушивался к отдаленному грому пальбы и даже вышел, оторвавшись от письменного стола, на оживленный более обычного Невский проспект. Ходили трамваи, работали магазины, рестораны, театры... Рано утром он направился к университету мимо Николаевского вокзала по Невскому проспекту. В глаза бросались крупные заголовки прокламаций: "От городской думы", "К гражданам Российской республики"... У Казанского собора дымились пепелища костров, возле них топтались матросы и солдаты. У Дворцового моста прохожих останавливал патруль - через мост никого не пускали.
В университет Френкель в тот день так и не попал. Через несколько дней он встретился с одним из своих экзаменаторов, и старик в гневе отчитал его: трое профессоров специально пришли его экзаменовать и целый час прождали напрасно! "Но ведь произошла революция", - пролепетал в оправдание Френкель. "Молодой человек! - воскликнул возмущенный профессор. - Запомните: для ученых не существует никаких революций!"
Когда немецкий физик Макс Лауэ обнаружил, что не знающие преград рентгеновские лучи рассеиваются, проходя через кристалл, в физике начался новый этап: изучая это рассеяние, можно попытаться вычислить, как в молекуле расположены атомы, а в атоме - электроны. Ведь скорее всего, именно они "сбивают" лучи с прямолинейного пути.
Открытие совершилось в мюнхенском кафе "Лютц" - там "работал" клуб физиков, организованный с легкой руки А.Ф. Иоффе и Э. Вагнера еще в то время, когда оба они были ассистентами великого Рентгена. Там и много лет спустя по-прежнему ежедневно разгорались научные споры, мраморные столики кафе покрывались математическими формулами, которые официанты не имели права стирать, не спросив разрешения у господ ученых, - иногда решение приходилось переносить на другой вечер.
В один из дней 1912 года Лауэ высказал мысль, что кристалл должен действовать на рентгеновское излучение подобно действию дифракционной решетки на видимый свет - в результате должны были получиться выделенные направления рассеяния лучей, так называемые дифракционные максимумы. Против этого возражал Вагнер, Лауэ не уступал, и в конце концов спорщики заключили пари на коробку шоколада.
Практика - критерий истины. В лаборатории на пути рентгеновских лучей установили кристалл и фотографическую пластинку сбоку от него — именно там, по мнению Лауэ, должны были наблюдаться дифракционные максимумы. День за днем проходили опыты, рентгеновская трубка трещала, испуская лучи, а пластинка, к великому огорчению сторонников Лауэ, оставалась незасвеченной. Треск трубки очень мешал работавшему в той же лаборатории молодому физику Книппингу. Желая положить конец опытам, он решил поставить пластинку так, чтобы на ней появилось хоть что-нибудь. Не задумываясь, по простой житейской логике он поместил ее прямо на пути лучей - и на пластинке отпечатались симметрично расположенные пятна, не оставлявшие сомнений в правоте Лауэ. Вагнеру не оставалось ничего иного, как заказать в кафе "Лютц" проигранный шоколад, отпраздновав тем самым появление на свет знаменитой работы Лауэ, Фридриха и Книппенга об интерференции рентгеновских лучей.
Весной 1921 года молодой и еще не известный физик Петр Капица полушутя попросил художника Кустодиева написать его вместе с другом, тоже физиком, Николаем Семеновым.
- Не всегда же писать знаменитостей, - сказал Капица. - Напишите, Борис Михайлович, знаменитостей будущих!
В просторной квартире Кустодиева часто собиралась молодежь. Художник, неоднократно названный "певцом избяной, ярмарочной Руси", "русским Рубенсом", в то время с увлечением работал над картиной, изображавшей революционное празднество. И все же загорелся необычным для себя сюжетом, и в результате появился единственный в своем роде кустодиевский "парный" портрет: видимо, художник заметил в молодых людях нечто, придавшее вес озорному слову Капицы о "будущих знаменитостях".
И он не ошибся - через несколько десятилетий и Николай Семенов, и Петр Капица, всемирно известные ученые, каждый в своей области, стали лауреатами самой престижной в мире Нобелевской премии.
На портрете Семенов держит в руках весьма необычный для непосвященных предмет. Тяжело больной, с разбитыми параличом ногами Кустодиев не мог выехать "на натуру", в институт, где работали оба друга, он попросил принести какой-нибудь атрибут, символ их науки. Физики принесли рентгеновскую трубку.
К 1921 году стала очевидна необходимость общения ученых молодой советской республики с представителями зарубежной науки. Ряд российских ученых (среди них А.Ф. Иоффе и П.Л. Капица) отправляются в Кембридж, к знаменитым Дж.Дж. Томпсону и Э. Резерфорду. В результате Капица оказался принятым в Кавендишескую лабораторию Резерфорда.
Этому предшествовал весьма драматичный эпизод: Резерфорд со свойственной ему прямотой заявил, что у него много иностранных стажеров и всего 30 рабочих мест, которые все заняты. Как всегда вежливый Иоффе отвечал какими-то приличествующими словами, но тут неожиданно ввязался Капица: "Если к тридцати прибавить еще одного, то этот процент окажется в пределах экспериментальной ошибки, не так ли, профессор?" Эта фраза решила исход разговора: находчивость и остроумие - качества, наиболее ценные для экспериментатора.
Через год после поступления в Кавендишескую лабораторию, в июле 1922 года Капица писал матери: “Я попробую в общих чертах осветить тебе мое положение. Представь себе молодого человека, приехавшего во всемирно известную лабораторию, находящуюся при университете, самом аристократическом и консервативном в Англии, где обучаются королевские дети. И вот в этот университет принимается этот молодой человек, никому не известный, плохо говорящий по-английски и имеющий советский паспорт. Почему его приняли? Я до сих пор этого не знаю. Я как-то спросил об этом у Резерфорда. Он расхохотался и сказал: "Я сам был удивлен, когда согласился вас принять, но, во всяком случае, я очень рад, что сделал это..."”
Капица рассказывал, как однажды обедал в Тринити-колледже со своим старым коллегой лордом Адрианом и другими учеными. В колледже все оставалось точно таким же, как и 30 с лишним лет назад. На стенах висели хорошо знакомые Петру Леонидовичу картины - портрет Генриха VIII, "Мальчик в синем" Рейнолдса... И все же Капица чувствовал некоторую неловкость. Вдруг его осенило: все вокруг в докторских мантиях, а он один без мантии. Он вспомнил, что когда-то оставил свою докторскую мантию на крючке в прихожей Тринити-колледжа. Подозвав батлера (человека, обслуживавшего вечер), Капица сказал ему: "Я оставил свою докторскую мантию в прихожей. Не поищите ли вы ее там?" "Когда это было, сэр?" - вежливо спросил батлер. - "33 года тому назад". Батлер не выразил никакого удивления: "Да, сэр, конечно, я посмотрю".
- И представьте себе, - рассказывает Капица, - он нашел ее!
В таком виде этот анекдот обошел страницы многих изданий и вошел в фольклор Кембриджа. Но Ф. Кедров, автор биографии Капицы, продолжает эту историю и рассказывает, что на вопрос, ту же самую ли мантию принес батлер,? Петр Леонидович отвечал: "Вы проявляете излишнюю точность. Мантия оказалась мне впору и выглядела в точности, как моя".
И все-таки в Англии нашелся один сомневающийся. Однажды на одном из банкетов к Петру Леонидовичу подошел министр и доверительно спросил: "Скажите, пожалуйста, а история с мантией выдумана?" На что Капица ответил: "Единственное, что я выдумал в этой истории, - не сказал, когда получил мантию. А получил я ее не в этот же вечер, а на следующее утро".
О широкой известности этой истории свидетельствует такой факт. Сын Капицы, Сергей Петрович, был в Англии вскоре после отца, в июле 1966 года. В Лондоне он рассказал о мантии директору Мондской лаборатории профессору Шенбергу. Тот решил немедленно проверить, правда ли это. Вдвоем они пошли в Тринити-колледж, где, по словам Шенберга, есть старый привратник, который может помнить, как Капица оставил свою мантию в колледже. Но привратника на месте не оказалось, в тот день дежурил другой, прослуживший здесь 32 года. Шенберг сказал привратнику: "Вот сын профессора Капицы, который недавно был в Тринити-колледже". Привратник воскликнул: "Ах, вы сын того пожилого джентльмена, который оставил у нас свою мантию!"
Как-то одна английская фирма попросила Капицу ликвидировать неполадки в новом электродвигателе, по неизвестным причинам отказывавшемся работать. Капица внимательно осмотрел двигатель, несколько раз включал и выключал его, затем попросил принести молоток. Подумав, он ударил по нему молотком — и электродвигатель заработал!
За эту консультацию фирма заранее заплатила 1000 фунтов, но представитель фирмы, увидев, что дело решилось в несколько минут, попросил Капицу письменно отчитаться за полученную сумму. Отчет выглядел так: "Удар молотком - 1 фунт. Безошибочное знание места, куда следует ударить, - 999 фунтов".
15 февраля 1820 года 43-летний профессор Эрстед читал своим студентам лекцию, по ходу которой хотел продемонстрировать весьма курьезное по тем временам свойство электрического тока нагревать проволоку, по которой он проходит. По великолепной случайности рядом с проволокой, на которую были устремлены глаза студентов, оказался компас, в общем-то не имевший никакого отношения к теме лекции. Один из студентов обратил внимание на то, что в то время, когда по проволоке идет ток, стрелка компаса вздрагивает и слегка поворачивается. Он указал профессору на непонятное явление, надеясь получить ответ - эта историческая роль сходна с ролью марсового матроса, впервые крикнувшего Колумбу “Земля!”. Для профессора это явление было столь же непонятным, но очень сильно и давно желанным. Впервые ясно открылось прямое действие электрического тока на магнит, увидеть которое он стремился уже много лет. “Объяснение” этого явления затянулось на полвека и привело в конце концов к рождению стройной теории электромагнетизма.