В XV веке в самом центре Флоренции, этого прекрасного города на все времена, жил один человек. Кто-то считал его чудаком, кто-то большим оригиналом, а многие просто сумасшедшим. То есть ненормальным. Он и вправду был ненормален, а точнее, выходил за пределы того, что принято во все времена и на всех континентах нормой. Этого человека звали Никколо Никколи. Ненормальность же его, к счастью, очень радовала друзей, потому что предметом ее была АНТИЧНОСТЬ. Никколи потратил большую часть своего состояния на произведения искусства, книги, декоративные предметы — в общем, на всё, что создавало возможность почувствовать себя человеком, ВОЗРОЖДАЮЩИМ античную культуру, словесность, искусство. Никколи носил одежду наподобие римской тоги, старался до мелочей устроить свой быт на античный лад. Обстановка в доме, трапезы почти как в Афинах времен Перикла, общение на языке Вергилия и Цицерона…
Конечно же неизвестный большинству людей, проявляющих интерес к эпохе Возрождения, не создавший, подобно Леонардо Бруни или Поджо Браччолини, никаких литературных шедевров, не написавший великих живописных полотен, подобно Филиппо Липпи или Мазаччо, Никколи, тем не менее, жил так, что сейчас то время называют ВОЗРОЖДЕНИЕМ. И самое интересное — он жил так, как будто знал, что его время назовут именно так. Время, когда создавалась культурная среда флорентийского гуманизма. Время, когда создавалась ренессансная интеллигенция. Время, вызывающее сейчас хорошую зависть: тот стиль жизни, мышления, способность изменять мир вокруг себя буквально на глазах окружающих. Если и были времена в истории, когда жили ВОЛШЕБНИКИ среди людей, то Флоренция кватроченто — одно из этих времен.
Так что же такое быть гуманистом?
Мы пользуемся словом «гуманист» почти наобум или, по крайней мере, подразумевая что-то очень человечное, милосердное, сострадательное и так далее. Для нас гуманизм прежде всего способность относиться по-человечески, по-доброму, с любовью. Но и само слово, и понятие не родились так уж давно.
Как стать гуманистом? Во-первых, мы говорим сейчас о конкретном месте и времени. Это Флоренция. Город, где жили, создавая ему и себе славу, Данте Алигьери, Козимо Медичи, Микеланджело Буонарроти, Никколо Макиавелли. Город необыкновенной концентрации произведений искусства. Музей под открытым небом, как его сейчас называют. И все это, по большей части, было создано за 200–250 лет. А нас, напомним, интересует сейчас XV век.
Ну, прежде всего, откуда они взялись, эти гуманисты? Никаких социальных критериев, позволяющих назначить обязательную принадлежность к какому-либо сословию, нет, отсутствуют. Это чрезвычайно пестрая, разнородная среда: дипломаты и купцы, папские чиновники и переписчики, врачи и библиотекари, патриции, тираны, князья. Здесь и ремесленники, и именитейшие жители города, здесь и правитель государства Лоренцо Медичи, и цеховой мастер Сандро Боттичелли, и профессор университета Анджело Полициано, и знатная персона граф Джованни Пико делла Мирандола. Безусловно, необходима была среда, почва, в которой все эти люди могли бы встретиться, и не просто встретиться, но почувствовать и культивировать духовное родство, которым они стали столь знамениты.
Каждый из вышеназванных, как и прочие, зарабатывал на хлеб насущный, то есть имел какую-либо профессию, и кроме этого посвящал себя studia humanitas — гуманистическим занятиям, как раз тому, что и делало их родственными душами. И при всем этом кардиналы были кардиналами, преподаватели преподавали, а чиновники, каковыми были, к примеру, Макиавелли и Колюччо Салютати, честно служили народу.
То есть не социальные роли, а внутреннее содержание, которое, правда, столь ярко воплощалось в этих ролях, создавало гуманистов. «Вот это уже ближе к сути», — скажете вы.
Чем же они занимались? Что такого было в их трудах? Или в их досуге? Или это как-то переплеталось, а может, дополняло друг друга?
Что можно считать неотъемлемой чертой гуманистов, как выделить их из ряда обычных флорентийцев, тем более что нам трудно представить такой идеальный мир, город, сообщество друзей?
Ответить на этот вопрос чрезвычайно сложно. Мы и не будем пытаться. Попробуем лишь повнимательнее посмотреть на занятия гуманистов, на их специфические особенности, на способ мышления.
Итак, факты. Божественная дружба
Гуманисты полагали, что их связывает не обычная дружба, а «святая дружба», «божественная дружба», которая — сама жизнь, ее вершина, лучшее земное счастье, «великая часть добродетели и сама величайшая добродетель».
Хотя времена, о которых идет речь, не столь далекие, документов осталось не так уж и много. Тем ценнее держать в руках переписку людей, прославивших себя и эпоху. И вот здесь — просто дух захватывает… какой стиль, какие отношения друг к другу! Да. Они всегда дорожили личными связями, поддерживали друг друга, переписывались. В любом городе они могли найти близкого по духу соратника. Уважение, способность видеть лучшее друг в друге, даже больше — любовь. Из писем Гуарино да Верона: «Позавчера я получил от тебя письмо, которое исполнило меня такой радостью, такой праздничностью, выше которой не бывает…»; «Друзьями я называю тех, кто творит великое. Великое же — это все, что создается добродетелью и ученостью, без коих ничто не может быть великим и пресветлым». Может, для кого-то в таких отношениях нет ничего удивительного, но так расширялся круг новоевропейской интеллигенции, постепенно все более влиявшей на всех и все, вырабатывавшей идеи Нового времени и во Флоренции, и во всей Европе.
Ученость и знания. Умение трудиться и не терять времени
Как же получилось, что гуманисты создали моду на ученость? Их отличали постоянное изучение словесности, трудов античных авторов. Знание латыни и древнегреческого языка. Постоянное изучение философии, теологии, других наук. Широкая эрудированность. Это была не просто классическая эрудированность, но знания, превращавшиеся в непосредственное действие, в жизненные формы. Вот один из самых ярких примеров.
Марсилио Фичино, сын врача, по заказу правителя Флоренции Козимо Медичи переводит в 1462 году «Corpus Germeticum» и «Гимны Орфея». В 1463 году «Халдейский Оракул» и Комментарии к Зороастру, с 1463 по 1477 годы полностью переводит «Эннеады» Плотина, 10 диалогов Платона, с 1490 по 1492 труды Дионисия Ареопагита, работы пифагорейцев и неоплатоников Порфирия, Прокла, Ямвлиха… И тем самым делает всю эту античную мудрость ДОСТУПНОЙ для изучения. Про него говорили: «…его наука — божественная наука, его поэзия — божественная поэзия, и его жизнь, воодушевляемая мистической любовью и религиозным чувством, преисполненным любви, — жизнь Души… Он, по-видимому, живет только тогда, когда думает. Или когда пишет о божественных вопросах». Марсилио Фичино стал руководителем и вдохновителем Академии Платона во Флоренции, спустя 1000 лет осмелившись на возрождение философии как образа жизни. Членами академии были те, кто уже назван в этой статье, а также Кристофоро Ландино, Сандро Боттичелли, Лоренцо Медичи и многие-многие другие.
От Петрарки до Гвиччардини гуманисты гордились своим умением трудиться. В течение двух столетий ренессансные интеллигенты подстегивали себя требованиями «не терять ни одного часа», дорожить временем, умело его использовать, поменьше спать и продолжать учиться даже за трапезой и на прогулке. Джаноццо Манетти, член флорентийского правительства, викарий, дипломат, создал жизнеописания Сократа и Сенеки, написал книгу «О достоинстве и превосходстве человека», и во многом благодаря тому, что «несмотря на всю эту занятость распределял время так, чтобы не терять его».
Искусство оратора и культ словесности
Пристальный взгляд поможет нам увидеть в жизни великих гуманистов слагаемые их общественного и исторического успеха. Одним из таковых, без сомнения, была область филологии. Это был основной инструмент и фундамент гуманизма. Безупречное знание древнегреческого и латыни и особенно искусное владение классической латынью, свободное владение античной языковой стихией и эрудиция. У окружающих всегда вызывали восхищение память гуманистов и такое знание древних текстов, при котором исчезает ощущение цитирования. Память не приковывает к тексту, а освобождает. Собственные мысли нуждаются в опоре на чужие, зато чужое становится своим, заимствование становится творчеством; помнить здесь означает не только знать, но и уметь жить в античности, отождествлять себя с нею и свободно распоряжаться античной культурой. Все это создавало основу для передачи знаний дальше. И поэтому гуманистов отличал также талант воспитателя, преподавателя. Они стали наставниками нескольких поколений образованных людей Италии.
Еще один случай. Его рассказывает в своей прекрасной книге «Итальянское Возрождение. Проблемы и люди» исследователь Ренессанса Л. М. Баткин: «Во Флоренцию двигались нанятые Альфонсом Арагонским войска под предводительством тирана Римини Сиджизмондо Малатесты, знаменитого своим неистовым, яростным нравом и одновременно чрезвычайно просвещенного человека. Синьория Флоренции выслала к нему навстречу для переговоров Джанноццо Манетти, великолепного оратора. Гуманист и кондотьер побеседовали о новых рукописях, попавших в библиотеку к Козимо Медичи, и о других ученых материях. Придя в восторг от беседы, Малатеста раздумал воевать с Медичи и повернул войска. Правда, разгневанный неаполитанский король объяснял предательство Малатесты тем, что ему не было целиком выплачено условленное вознаграждение… Но, даже если это так, мы вправе поверить, что беседа с Манетти могла для такого поразительного человека, каким был Сиджизмондо, послужить дополнительной, тоже реальной причиной внезапного изменения настроения».
Талантливость в эпистолярном жанре
Это совершенно утерянная сегодня область знания и часть человеческой жизни. В наш век невнятных обращений к своему адресату, «смайликов» и полного отсутствия уважения к письму и знакам препинания стоит почитать письма гуманистов друг к другу. Их переписка — великолепный образец высокой словесности. Она «делает отсутствующего присутствующим, далекого — близким». «То самое, что возникает среди людей, находящихся рядом посредством встреч, совместного времяпрепровождения и бесед, люди, находящиеся в разлуке, обретают, когда пишут друг другу и беседуют с помощью верных писем, — писал Гуарино да Верона. — Можно в переписке, обмениваясь немыми речами, дать душам быть вместе». Как в текстах Платона и Плутарха, Сенеки и Апулея, в письмах гуманистов эпохи Ренессанса мы находим высочайший полет мысли, подлинную философию, мудрость.
Сколько таких людей жили и действовали одновременно в Италии, неизвестно, но конечно же их было немного. Сотни, даже не тысячи. Однако благодаря им возникла тенденция, мода, своего рода навык ренессансного воспитания и осведомленности, просвещенности. И это дает нам право говорить о рождении новой интеллигенции, которая отличалась непримиримостью и даже воинственностью в вопросах, связанных со словом, литературой, переводами.
Однажды Анджело Полициано отправил письмо Бартоломео делла Скала, в котором обрушился на него за то, что тот употребил существительное culex («комар») в женском роде вместо мужского. Постепенно разрослась ссора, в результате которой Полициано отрекся от прежней дружбы с Бартоломео делла Скалой. Самое интересное, что это не позерство, не пафосность или попытка привлечь к себе внимание. Они так жили.
Вот они, штрихи к коллективному портрету гуманистов: страсть к научным знаниям, энциклопедизм, возрождение утраченного духовного достояния из античного эллинистического наследства, любовь к книге и стремление выразить свой духовный мир в слове и письме.
Тесная связь философии и искусства, знаний и ремесла
Вот откуда в живописи, скульптуре, архитектуре Ренессанса появляется такая глубина, скрытые смыслы, символизм и проникновенность. Брунеллески и Донателло дружили с Альберти, Поллайоло общался с Фичино, молодой Микеланджело — с Полициано. Философия, искусство и наука воспринимались как грани целого.
Возникала ренессансная художественная интеллигенция. Мы можем говорить о феномене усваивания художественной средой стиля жизни и поведения гуманистов, хотя они и неизбежно сохраняли профессионально-групповые особенности. Художники усваивали литературные и теоретические интересы и наравне с гуманистами начинали осознавать себя носителями широкой духовности. То время уже требовало от художника, помимо умеренного и воздержанного образа жизни, изучения теологии, философии и других наук. Для Леона Батиста Альберти было бесспорно, что художник должен быть человеком сведущим в словесности, да и вообще Брунеллески, Поллайоло, Микеланджело и философию, и искусство, и науку воспринимали как грани целого. Универсализм Леонардо да Винчи не удивлял современников, удивляла лишь гениальность результатов. Художник должен был, чтобы равноправно войти в гуманистическую элиту, стремиться к идеалу uomo universale. В недолгие, к сожалению, годы Высокого Возрождения нескольким художникам удалось даже достичь громадного социального престижа и богатства, дав тем самым совершенно новую меру положения живописца в обществе. Конечно же репутация мастера определялась его творческой индивидуальностью, способностью измыслить нечто созвучное изменившимся вкусам. Главным для них было то, что они жили во всю силу своей души и могли достигать невероятного для тех времен сочетания гения с общественным признанием, успеха с художественной целостностью, богатства, славы и популярности с непоколебимой преданностью своему искусству.
Если учесть, что спустя годы художники в самом широком смысле этого слова играли роль пилигримов, своеобразных вестников, тех, кто распространит подобный стиль жизни на всю Европу, становится понятным, почему в далеких от Флоренции городах мира в XV–XVI веках мы видим расцвет живописи, зодчества, театра и литературы.
Человечность гуманистов
Звучит это словосочетание как «масло масляное». Но парадокс в том, что при всех одаренности, уме, талантах и еще уйме качеств те, о ком эта статья, были людьми. Не существами из другого мира, в которых все гипертрофировано: сильные, умные, здоровые, богатые… Нет и еще раз нет. Все они, очень разные, были из рода человеческого, и всего, о чем шла речь выше, добивались собственными усилиями. Они были ранимы и, так же как и все, страшились предательства. Они влюблялись, сочиняли поэмы в честь возлюбленных и совершали те глупости и дерзости, на которые способны только влюбленные. Они, как и все мы, были честолюбивы, мечтали о славе, стремились к успеху. И точно так же совершали ошибки, допускали слабости, трусили.
Весной 1486 года 23-летний Джованни Пико делла Мирандола возвращался из Франции в Рим, где собирался обнародовать свои «900 тезисов» для вселенского диспута. По дороге, во время недолгой остановки в Ареццо, Пико влюбился в некую монну Маргариту, жену Джулиано Деи Медичи, родственника Лоренцо Великолепного. 10 мая молодой питомец Феррары и Сорбонны похитил монну Маргариту почти на глазах у мужа: проезжая с друзьями и слугами по улице, он вдруг бросил женщину на круп своего коня, и вся компания пустила лошадей в галоп. Муж тут же, ударив в набат, устремился со множеством сородичей в погоню. В ожесточенной стычке несколько человек, сопровождавших Пико, были убиты, а сам он получил две раны, был схвачен и водворен в городскую тюрьму. Лоренцо удалось быстро замять дело: это был первый, но не последний и не самый серьезный случай, когда его всемогущее покровительство выручило графа Джованни. Этот человек знал около 22 иностранных языков, в 23 года написал философский трактат, потрясший всех глубиной и дерзостью мысли, соединивший в своей философии лучшие образцы восточной и западной мысли, а в 32 года безвременно ушедший из жизни…
Да, в них было всего понемногу. Но в первую очередь они вознесли на небывалую доселе высоту силу человеческого духа, воспели идеалы доброты, милосердия, любви и дружбы. Все эти люди стали носителями нового благородства (nobilitas), отождествляемого с личной доблестью и знанием. Все они были яркие индивидуальности, открытые, не скованные догмами. Они претендовали на то, чтобы воплощать собой высшую степень человеческого достоинства. Они говорили о торжественной важности, которая не имеет ничего общего с высокомерием. Важности, которая есть знак величия души и подразумевает милосердие и миролюбие, любовь к добру и нетерпение к злу.
В этом их человечность.
А самое главное, пожалуй, в том, что они не были равнодушны и смогли жить одновременно и прошлым, и настоящим, и будущим. Творить мир, который буквально на их глазах изменялся. И пусть это звучит высокопарно. И даже пусть кто-то возразит: «А как же инквизиция, войны, убийства и борьба за власть? Ведь всего этого хватало в эпоху Возрождения!»
Да, но тем ярче, масштабнее и удивительнее пример людей, которые так жили, так творили и оставляли такие следы. Но аромат настоящего, долговечного мы чувствуем, согласитесь. Сегодня иные даты, иные имена на сцене истории. И дай Бог, чтобы наше время тоже однажды назвали Возрождением, чтобы в нем тоже процветал культ культуры…
А правда, скажите… сегодня легко ли быть гуманистом?
Дополнительно:
«Я ПОСТАВИЛ ТЕБЯ В ЦЕНТР МИРА»
Эти обращенные к человеку слова философ эпохи Возрождения Пико делла Мирандола вложил в уста Бога. Но «быть в центре» отнюдь не привилегия, а огромная ответственность. В своей знаменитой «Речи о достоинстве человека» философ размышляет о выборе, который должен сделать в своей жизни человек, ведь из всех существ лишь ему одному дано обладать свободой воли.
Что же мы выбираем? «В рождающихся людей Отец вложил семена и зародыши разнородной жизни, — пишет Мирандола, — и соответственно тому, как каждый их возделывает, они вырастут и дадут в нем свои плоды. Возделывает растительные — будет растением, чувственные — станет животным, рациональные — станет небесным существом, интеллектуальные — станет ангелом и сыном Бога».
При этом результат выбора зависит не от Рока или Провидения, а от собственных усилий человека. Только работая над собой, он способен освободиться от низменной природы, следование которой как раз не требует никакого труда. Гораздо сложнее восходить к высшим началам в себе. Мирандола ярко и образно описывает этапы этого пути: «этикой мы смываем грязь с глаз, очищаемся от страстей», затем «диалектикой — выпрямляем их взгляд», то есть «привыкаем терпеть еще слабый свет правды, подобный свету восходящего солнца», и в конце с помощью теологии познаем Божественное до такой степени, что «(подобно небесным орлам) могли бы переносить яркое сияние солнца».
Но если теология — это искусство не для многих, то этика и философия доступны каждому человеку. Губительно и чудовищно убеждение, что «заниматься философией надлежит немногим либо вообще не следует заниматься ею». «Именно философия научила меня зависеть скорее от собственного мнения, чем от чужих суждений, и всегда думать не о том, чтобы не услышать зла о себе, но о том, чтобы самому не сказать и не совершить его».
Таким образом, человек сам решает, переродиться ли ему в низшие, неразумные существа, или по велению собственной души вознестись в высшие, божественные. «Бог не сделал человека ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы он сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который он предпочтет».
АНГЕЛЬСКИЙ БРАТ
У него было три имени. Гвидо ди Пьеро — это имя он получил при крещении примерно в 1400 году в Виккьо близ Флоренции. Джованни ди Фьезоле — его монашеское имя, которое он обрел в доминиканском монастыре в 1418 году. Фра Беато Анжелико (Блаженный ангельский брат) — под этим именем он остался в истории.
В отличие от многих творцов и деятелей Возрождения, Фра Анжелико имел биографию небогатую на события: молился, постился, трудился. И вряд ли бы остался в памяти людей, если бы не его произведения. Это был трепетный момент рождения живописи, искусства ренессансного из средневекового символического. Джорджо Вазари, сам художник и биограф художников эпохи Возрождения, не устает удивляться той простоте и благочестию, которыми дышат работы Фра Джованни.
Он считал дело художника святым и смотрел на живопись как на религиозный подвиг. Он хотел писать не землю, а небо — его привлекали чарующие образы ангельских миров. Художник-монах был мало способен к воспроизведению низкого и земного, поэтому изображения демонов, Страшного суда, ада и казней удавались ему плохо, порой получались даже наивно-комичными.
Отмечает Вазари и то, что не все вышедшее из-под кисти Фра Джованни было безупречным и правильным с точки зрения художественного мастерства. «Невольно причастный к обновительному ходу современного ему искусства, он присматривался к натуре, но наблюденные в ней формы и движения служили ему лишь подспорьем при создании идеальных образов неземной красоты и дивной выразительности».
На всем, что сделал мастер мой, печать
Любви земной и простоты смиренной.
О да, не все умел он рисовать,
Но то, что рисовал он, — совершенно.
Эти строки принадлежат другому мастеру совсем другой эпохи — Николаю Гумилеву. Фра Анжелико был его любимым художником, их роднило стремление постичь высший мир и высшее состояние человека. Такого, каким его видит Бог.
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей — мгновенна и убога.
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ
Жизнь этого человека лучше всего характеризует фраза из знаменитого отечественного кинофильма «Не бойся, я с тобой!»: «Туда ехали — за ними гнались. Оттуда едут — за ними гонятся… Какая интересная у людей жизнь!»
Жизнь Челлини была не просто интересной, а потрясающе увлекательной.
Уже в 15 лет он превзошел всех флорентийцев в ювелирном искусстве. Заказчики стояли к нему в очереди, а он, строптивый и обидчивый, ушел бродить по белому свету: Сиена, Болонья, Пиза, Рим, Париж… А дальше больше: он то беседует о высоких материях с Римским папой; то дерется с завистниками, задевшими его честь (читай: «раздутое самолюбие»); то героически защищает осажденный город; то торгуется с французским королем за прозаическую прибавку к жалованию. За свою жизнь он успел (и не раз) посидеть в тюрьме и красиво бежать оттуда (как в приключенческих книжках: по веревке из связанных простыней), устроить вендетту в отместку за гибель родного брата и в качестве представителя цеха скульпторов проводить в последний путь обожаемого им Микеланджело. Он добился французского гражданства и навсегда покинул Францию; получил от Козимо Медичи дворянский титул и постригся в монахи... Впрочем, ненадолго: освободившись от данных обетов, он женился. Его изгоняли из одних городов и с распростертыми объятиями принимали в других. Он нажил себе сотни врагов и обрел тысячи друзей и поклонников. Не ясно только одно: когда он успевал создавать свои бесчисленные шедевры?! В нем жил дух эпохи Возрождения, и, наверное, поэтому он успевал всё. Даже свои знаменитые мемуары, благодаря которым мы знаем все подробности его жизни, он писал не собственноручно, а диктовал мальчику-секретарю, сам в это время занимаясь очередным заказом. Бенвенуто, «Желанный», как переводится его имя, был ужасным фантазером, авантюристом и любимчиком Фортуны, но без таких людей Ренессанс был бы невозможен.