И часто мнится мне,
Что из других времен пришла она...
Ф. Шиллер. Орлеанская дева
120 лет назад, 29 января 1884 года, произошло событие, которое открыло целую эпоху в истории русского театра, «ермоловскую эпоху». Впервые на сцене Малого театра играли трагедию Шиллера «Орлеанская дева». В роли Иоанны (Жанны) — Мария Николаевна Ермолова.
В течение 18 лет Жанна д’Aрк в исполнении Ермоловой «магнетизировала зрительный зал, который, замерев, следил за блистательной игрой актрисы, — вспоминает Татьяна Львовна Щепкина-Куперник. — Мое поколение возросло на ЧОрлеанской деве“ и ей обязано, может быть, лучшими минутами артистического наслаждения за всю свою жизнь».
В 25-летний юбилей своей сценической деятельности актриса выходила в этой роли на вызовы 64 раза, а после последнего исполнения «Орлеанской девы» в 1902 году Марии Николаевне преподнесли средневековый меч, символизирующий ее героическое искусство.
«...Исполнение этой роли считаю заслугой, повторяю, единственной», — так впоследствии оценила свое творчество и свою жизнь Ермолова.
***
Постановку «старой пьесы» все — и дирекция, и актеры — воспринимали как странную фантазию актрисы. Предрекали неуспех. Актеры — случайные, ролей не знают, вместо костюмов — какие-то лохмотья из гардероба Большого театра. Декорации были сборные, тряслись картонные стены, когда Ермолова разрывала бутафорские цепи в башне... Но делала она это так, что зрители верили — «цепи эти железные, а стены из тяжелого гранита». Гения Ермоловой оказалось достаточно, чтобы обеспечить успех. (По воспоминаниям Т.Л. Щепкиной-Куперник.)
В течение десяти лет после поступления в труппу Малого театра Ермолова искала и ждала свою роль.
«Ах, как мне хочется играть, как мне хочется жить... Сыграла я ЧСверчка“ и... ничего. Я недовольна собой. Успех мой немножко было вскружил мне голову, но, пришедши в себя, я вижу, что это не годится. А я-то мечтала быть великой актрисой.... Желаю от всей души приносить пользу, но приношу ли... Не знаю». Продолжая нередко играть в ненавистных водевилях и затасканных мелодрамах, Ермолова в эти годы упорно работала над собой, над голосом, пластикой, занималась языками, читая в подлиннике любимых Шиллера, Гете, Гюго.
Эпоха нуждалась в людях поступка. Натуры сильные, способные к действию и подчиняющие свои поступки долгу идее привлекали М.Н.
Образ шиллеровской Иоанны все больше вдохновлял Ермолову. Было внутреннее ощущение, что жизнь эту она когда-то уже прожила. И нужно только вспомнить однажды пережитое...
По словам дочери, «играя Иоанну, Мария Николаевна играла самоё себя, с своим странным убогим детством на церковном дворе... с своей верой в свое призвание, с кроткой любовью к матери и сестрам, с необычайным дебютом на сцене Малого театра, когда ей было 16 лет... Дорога славы, которая широко развернулась в ее жизни после этого дебюта, вся ее карьера, ее личная жизнь — все это роднило ее с образом Иоанны... та же необыкновенная простота, та же покорность Чпославшему ее“, то же изумление перед Чсошедшим на нее“, то же сознание своего ничтожества и принятие своего дара как причастия святых даров... та же невозможность жить в обыденной жизни, идти дорогами обыкновенных смертных... та же скорбь от соприкосновения с ними и их жизнями... та же обособленность и принесение себя в жертву своему предназначению...»
Мария Николаевна собирала все, что имело отношение к Жанне, хотела знать про нее все, найти отправную точку, наметить внешний рисунок роли, глубже постичь суть происходившего во Франции XV века.
Пьесу Фридриха Шиллера «Орлеанская дева» Ермолова называла «лирической поэмой дивной красоты» и считала, что именно Шиллеру лучше других удалось понять образ Иоанны, глубину ее подвига, тончайшие движения души. Роль Иоанны была очень трудна для исполнения. Но для М.Н. как раз трудность роли давала простор таланту. Необходимо было передать людям лучшее, что задумал Шиллер, и она делала это уже с начала спектакля, завороженная образом и его судьбой, властно распоряжаясь душой зрителя.
«В антрактах между действиями в театре было какое-то ликование — иначе трудно назвать то просветленно-радостное настроение, в котором находилась публика. Словно Чя“ каждого человека временно вытеснялось игрой Марии Николаевны, словно каждый переставал ощущать себя и испытывал огромную радость от соприкосновения с творческим вдохновением артистки» (из воспоминаний Т. Щепкиной-Куперник).
Ермолова, казалось, не замечала ничего вокруг, она полностью сливалась с образом и не выходила из него даже в антрактах. К спектаклю актриса была готова за полтора часа до его начала, и уже с утра это была не Ермолова, а Иоанна д’Арк. «Что она делала даже с солдатами, принужденными изображать французов под Орлеаном! — вспоминала Е.Н. Музиль. — Она так зажигала их своим чувством, порывом, что они бросались с нею в бой по-настоящему, штурмовали холм, и надо было укрощать их рвение...»
«Минута — скорбь, блаженство — бесконечность», — эти последние слова пьесы произносит Иоанна-Ермолова, умирающая, но победившая, окруженная своим народом и славой девы-воина.
Наверное, это уникальный случай в истории современного театра, когда слава актрисы оказывается соизмеримой со славой ее героини. Ермолова смогла показать, каким бывает идеал женщины. Выходя из театра, потрясенный зритель говорил: «Жить еще можно, раз есть такие женщины». Ермолова не восхищала, но трогала и возвышала.
Говорят, что слава актера — дым. Давно сыграны роли, уже нет и самого актера, но живет память о нем.
«Что же принесла она с собой в сокровищницу человеческого духовного богатства? Какую благую весть она сказала нам? А вот какую. Она будила спящую мертвым сном житейской пошлости и суетности душу людскую своими сценическими образами. В порывах вдохновляющего восторга и тоскующей любви она звала людей к вековечным идеалам Божественной правды, добра, красоты...» (Владимир Качалов).
Дополнительно:
К спектаклю «Орлеанская дева» для Марии Николаевны Ермоловой был сделан костюм по какому-то странному рисунку, на котором были соблюдены все очертания фигуры, заключенной по моде того времени в высокий корсет, делавший талию тонкой и бедра округлыми. Кольчуга была сделана из материи, зашитой серебряными блестками. Весь костюм (доспехи) без шлема весил полпуда.
Л.О. Пастернак. Дебютантка. 1893 г.
«Дочь суфлера Малого театра отдается в балетное училище. Она своей неспособностью к танцам приводит всех в отчаянье. ...Она была неуклюжа, немузыкальна, и ее метили в кордебалет, конечно, на последние места. Его Величество Случай выдвинул Ермолову, так говорят факты.
Назначен бенефис Н.М. Медведевой, героиню в ЧЭмилии Галотти“ Лессинга должна играть Г.Н. Федотова, но она заболевает. Медведева кидается искать заместительницу и находит... бездарную 17-летнюю балетную ученицу, которой и поручает федотовскую роль. Никому не известная до сих пор дочь суфлера — гадкий утенок балетной школы — вышла после спектакля 1870 г. царственным лебедем драмы. Случай? Просто время было такое. Малому нужна была Ермолова, чтобы преемственность традиций не прервалась. Зрителям нужны были ермоловские героини» (из воспоминаний В.А. Нелидова).
В особняке на Тверском бульваре, где жила актриса, открыт дом-музей М. Ермоловой, филиал Государственного центрального театрального музея им. А.А. Бахрушина.
Кабинет Марии Николаевны. Здесь все посвящено любимому образу, образу Жанны д’Арк — статуэтки, литографии, книги с иллюстрациями, излагающие различные версии судьбы французской героини, капитальные труды по истории Франции, сценический костюм и настоящий меч...
Заведующая музеем и автор замечательной книги о М.Н. Раиса Ильинична Островская рассказала, что есть идея создать выставку, посвященную образу Орлеанской девы в искусстве.
«Жанна слушает голоса». Мария Николаевна собирала все, что имело отношение к Жанне д’Арк, но эта фотолитография Д. Майера была одной из самых любимых.
Самый знаменитый портрет М.Н. Ермоловой создан В.А. Серовым в 1905 году по заказу Литературно-художественного кружка.
Парадный Белый зал в ее доме на Тверском бульваре. Величественная женщина с гордо поднятой головой... В жизни скромная, застенчивая, она не любила таких «официальных» своих изображений, но все же что-то было в этом портрете: спустя годы она часто будет дарить репродукции портрета друзьям и знакомым.
В XIX веке в недрах театра классицизма, основанного Федором Волковым, зарождается новое направление — романтический театр. Театральное искусство завоевывает сердца наших соотечественников. Звучат страстные слова Виссариона Белинского: «Театр!.. Любите ли вы театр так, как я люблю его...? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины?.. Что же такое, спрашиваю вас, этот театр? О, это истинный храм искусства... Но возможно ли описать все очарование театра, всю его магическую силу над душою человеческою?»
Храмом искусства театр становится благодаря своим жрецам — актерам.
Чародеем сцены называли выдающегося актера романтического направления Павла Мочалова, «который творил мир одним словом, одним дыханием». Чацкий, Гамлет, Отелло, Ричард III — сыгранные им роли покоряли сердца публики.
В это же время Михаил Щепкин, бывший еще крепостным актером, становится реформатором русской сцены, основоположником реализма в сценическом искусстве.
Мария Николаевна Ермолова — наследница традиций двух гениев, Щепкина и Мочалова. Ее реализм неразрывен с романтикой, которая возвышает действительность, показывает человека не только таким, каков он есть, но и таким, каким он может, должен быть. Реализм и романтика, правда и простота — в этом сущность ее творчества, ее гениальности в искусстве трагедии.
Малый театр конца XIX века называли вторым университетом, а Ермолову второй Татьяной (святой покровительницей) для театра. Друзья-актеры называли ее просто М.Н. и видели в ней учителя. Сама Мария Николаевна никогда не претендовала на роль учителя и никогда никого не учила специально. Ее уроками был ее собственный пример.
В театр ходили учиться.
Ермолова глазами современников
Около трехсот ролей сыграны М.Н. Ермоловой. По мнению современников, на русской сцене были только две великие актрисы, в «которых публика была глубоко, серьезно и трогательно влюблена», — это Мария Николаевна Ермолова и Вера Федоровна Комиссаржевская.
***
Ермолова как-то сказала, что кроме таланта в ней нет ничего хорошего, и она особенно умела его ценить и отдавать. «Все существо ее и внутренне и внешне было им преисполнено и переполнено, она всегда была как-то сосредоточенно-настороже его призыву... где бы, когда бы ни было — его власть, его вдохновение всегда были в ней, и каждое слово, которое она произносила, каждое движение, которое она делала, были полны им. Стоило ей открыть книгу и начать читать любимые стихи или монолог — сейчас же ощущалось в ней какое-то волненье, точно тихо катились и колебались волны на поверхности водной стихии, точно ветер задевал струны какого-то необыкновенного инструмента и они вздыхали, трепетали и, мягко замирая, катились в небытие...
Это был не костер, который надо было поджигать, разжигать, подкладывать в него материал... это был самый горючий материал, малейшее прикосновение к которому его воспламеняло» (по воспоминаниям дочери, Маргариты Зелениной).
***
Известный театральный деятель В.А. Нелидов, видевший ее 19 лет почти каждый день, вспоминает: «Не могу забыть ее огромных сверкающих ослепительных глаз, мечущих молнии в сильных местах любой пьесы, ее взгляда нежного, ласкающего и все прощающего в других местах.
При всем этом великая простота. В ней было беззаветное устремление к идеалу, за это Москва ее и любила.
Вся она была для театра, все она отдала театру. Скромная, застенчивая в личной жизни, часто робкая и деликатная до смешного, она ни пяди не уступала из своей веры. Уж на что тогдашняя дирекция, и та считалась с Ермоловой, а говоря по правде, просто ее боялась: так велик был ее нравственный и художественный престиж. Об артистах и говорить нечего. Отношение к делу из всегда добросовестного становится священнодействием. ЧМарья Николаевна похвалила“ — человек сияет. ЧМолчит“ (значит, недовольна) — и человек как в воду опущен».
***
В 25-летний юбилей сценической деятельности в 1895 г. Ермолова, всегда щедрая к неимущим, зная, что у нее будут подношения, волновалась, как бы рабочие сцены не «истратились». Они поднесли ей подарок, от которого у артистки брызнули слезы, — кусок пола Малого театра с надписью серебряными буквами: «На этих подмостках играли Мочалов, Щепкин и Ермолова».
Пятидесятилетний юбилей: «С праздником», — говорили в этот день все посетители Малого театра вместо «здравствуйте».