Экспресс «Харука» шел мягко, почти бесшумно. Невысокие дома, теснящие друг друга, стояли так близко к железной дороге, что, казалось, заглядывали в окна вагона. Не было привычных российскому глазу бескрайних лесов и полей, на каждом обозримом клочке земли стояла печать цивилизации. Но сердце согревала предстоящая долгожданная встреча с Киото — городом, который представлялся мне самым ревностным хранителем «преданий старины глубокой». Каково же было мое разочарование, когда некоторое время спустя поезд прибыл в пункт назначения — на суперсовременную космическую станцию, называемую «Киото Эки» — вокзалом Киото. Это огромное, непостижимой формы здание с кафе, ресторанами, всевозможными магазинами, офисами и отелями сверкало и переливалось всеми своими затейливыми конструкциями, как гигантская рыба, только что выброшенная на берег. За зданием вокзала простиралась тоже вполне современная площадь с отелями, многоэтажными магазинами и телебашней. И только поднявшись на крышу вокзала, где оборудована смотровая площадка, можно было увидеть кое-где мелькающие изогнутые черепичные крыши и плавные очертания гор. Из-за высокой влажности, столь характерной для Киото, горы были окутаны легкой дымкой и оттого казались какими-то нереальными, сошедшими со старинных китайских свитков.

Первые ощущения подсказывали, что истинная красота древней столицы, о которой так много написано и рассказано, не лежит на поверхности. Вспомнился роман Юкио Мисима «Золотой Храм», герой которого всю жизнь мечтал увидеть Кинкакудзи — знаменитый Золотой Павильон в северо-западной части Киото, но когда увидел, испытал сильное разочарование и подумал, что тот скрывает от него свой прекрасный облик. «Возможно, Прекрасное, дабы защитить себя, должно прятаться, обманывать человеческий взор?» — размышлял юноша и решил, что нужно подобраться к нему поближе, рассмотреть во всех деталях, «добраться до самой сердцевины Прекрасного». Как и герою романа, мне стало очевидно: чтобы открыть для себя настоящий Киото, нужны усилия. Потребуется терпение, карта и, возможно, велосипед — велосипедов здесь не меньше, чем машин.

Излюбленное место туристов в Киото — это Гион, старый квартал в центре города, где то тут, то там мелькают мостики над узким каналом, маленькие колоритные ресторанчики и чайные, снуют рикши с черными повозками, а если повезет, то можно увидеть и спешащих на свидание гейш или майко-сан в нарядных кимоно. Можно также отправиться и в святая святых бывшей столицы — императорский дворец в северной части города или же посетить знаменитые самурайские владения рода Токугава — замок Нидзё, настоящий средневековый замок с крепостными стенами, сторожевыми башнями и рвами, заполненными водой. А лучше всего просто повернуть свой велосипед за первый попавшийся дом и пуститься наугад по узеньким улочкам, цепляющимся друг за друга. Тогда, несмотря на все уверения путеводителей, которые утверждают, что в Киото невозможно заблудиться, поскольку, по старой китайской традиции, он разделен на квадраты строго симметричными улицами, уверяю вас, вы непременно заблудитесь. А заблудившись, непременно откроете для себя еще один Киото — город, где все дороги ведут к храмам, которых здесь тысяча тысяч. Это огромные комплексы буддийских монастырей или же какой-нибудь храм Камелий, даже не отмеченный на карте, а иногда и просто небольшой алтарь прямо посреди улицы с каменным божеством — дзидзо, одетым в красную береточку и пелеринку — так по-детски трогательно горожане заботятся, чтобы время и непогода не стерли очертания их покровителей. Чтобы обойти все священные места Киото, не хватит, наверное, и нескольких лет жизни. Но несмотря на такое огромное количество храмов, монастырей и святилищ у каждого из них есть свое неповторимое «лицо», есть свой маленький секрет, тайна, открыть которую можно просто войдя в ворота. А там вас обязательно поджидает какое-нибудь дерево причудливой формы, маленький будда, прячущийся за кустом азалии, непостижимый сад камней, гигантские красные карпы в крошечном пруду или же, как в храме Роккакудо, два белоснежных лебедя в источнике, где когда-то, как гласит легенда, искупался после длительного путешествия принц Сётоку-тайси. И у всех этих мест есть еще одна удивительная особенность: войдешь ли ты через массивные ворота буддийского храма или же через красные тории (ворота, ведущие к синтоистскому святилищу), — везде здесь властвует какая-то беспредельная, не тронутая звуками большого города тишина. И эту тишину не в силах нарушить ничто, кроме самой природы, которая иногда врывается сюда неистовым пением цикад, шорохом ветра в сосновых ветвях или же двумя хлопками чьих-то ладоней, говорящими Небу: «Я — здесь!»

Золотой павильон в Киото

Путешествуя по многочисленным храмам современного Киото, трудно поверить в тот факт, что когда-то, более 12 столетий назад, взошедший на престол император Камму решил перенести столицу из процветающего города Нара именно по причине слишком сильного влияния на императорский двор крупных буддийских монастырей. Вернее, сначала для строительства нового дворца было определено местечко Нагаока, где безотлагательно начались работы. Но затем, как свидетельствуют хроники, на императорскую семью обрушилась целая череда несчастий. Вероятно, чуткий к знамениям и предсказаниям император не стал более испытывать судьбу и вскоре определил новое место для будущей столицы, которой дали имя Хэйан-кё — «Столица Мира и Покоя» (нынешнее название «Киото» означает просто «столица»). Город возводился по всем канонам китайского градостроительства, полностью копируя общий план столицы династии Суй — Чанъани. С севера, востока и запада, как и полагалось, его окружали горы. На одной из них — горе Хиэй (в переводе — «Подобная Мудрости»), самой загадочной и мистической, по праву считающейся киотоской Фудзи, был возведен буддийский храм Компонтюдо. Главным сокровищем храма является фигура будды-целителя Якуси Нёрай, перед которой, согласно буддийским преданиям, 1200 лет назад возгорелся «Неиссякаемый Огонь Дхармы». И по сей день в лампадах храма и днем и ночью поддерживается огонь. Компонтюдо, а затем и огромный монастырский комплекс, вскоре возникший вокруг него, были призваны защищать Хэйан от злых сил, приходящих, по китайской геомантии, с севера-востока. Так, по мере роста и процветания и несмотря на императорские запреты, молодая столица каким-то чудесным образом вновь и вновь обрастала храмами и монастырями, создавая причудливую мозаику места и времени под названием Хэйан. Ведь в истории Японии Хэйан — это не только место, не только город со строго расчерченными улицами, деревянными постройками и черепичными крышами, это особое время, давшее название целой эпохе.

В исторических справочниках эпохе Хэйан отведен период с конца VIII по середину XI века — время правления аристократии и расцвета культуры. Время, наполненное особым изяществом, утонченными манерами, поисками красоты во всем мимолетном, хрупком и ускользающем. Время, когда вся придворная знать самозабвенно предавалась занятиям каллиграфией, живописью, стихосложением и составлением ароматов. Одна придворная дама по имени Мурасаки Сикибу в часы досуга, словно играючи, написала повесть, позже прославившую ее на века, — знаменитую «Гэндзи-моногатари», «Повесть о Гэндзи», которая и до сих пор считается непревзойденным шедевром в японской литературе. Чтобы понять, как и чем в то время жил императорский двор, нет ничего лучше, чем заглянуть на страницы этого произведения:

«Стояла середина Третьей луны, дни были безоблачными, а люди безмятежными — самая подходящая пора для тихих, изящных развлечений. К тому же на ближайшее время не намечалось никаких торжественных церемоний, так что обе дамы имели довольно досуга, чтобы заниматься живописью...»

«Скоропись на превосходной китайской бумаге была великолепна, но еще более восхитительной, поистине несравненной показалась принцу каллиграфия в спокойном Чженском“ стиле, прекрасно сочетающаяся с корейской бумагой, плотной и мягкой, необыкновенно нежных оттенков. Принц почувствовал, что на глазах у него вскипают слезы, словно спеша соединиться с размывами туши. Невозможно было оторвать глаз от этих прекрасных строк...»

Вспоминая то время, японцы говорят: «Моно-но аварэ», что переводится как «очарование вещей». Но дело, собственно, не в самих вещах, а в том особом умении людей видеть эти вещи и явления и глубоко сопереживать им, будь то опадающие цветы вишни, только что распустившаяся глициния или кем-то изящно написанные строки. Эпоха Хэйан сквозь толщу веков пытается донести до нас это удивительное видение вещей, эту совершенную по форме культуру, которая, как сказал Рабиндранат Тагор, «развила в людях такое свойство зрения, когда правду видят в красоте, а красоту — в правде».

Наверное, еще одним ярким символом той эпохи, дошедшим до наших дней, можно назвать храм Бёдоин на берегу реки Удзи и его знаменитый Зал Феникса. Это удивительное по своей изящности и соразмерности здание, лишенное какой бы то ни было нарочитой пышности и пафоса, является образцом тончайшего художественного вкуса. Построенное в самом конце эпохи Хэйан влиятельнейшим аристократическим кланом Фудзивара, оно словно впитало в себя дух того времени, его чаяния и мечты о далекой «Чистой Земле», о заповедном буддийском рае, где царят гармония и совершенство, где обитает вечно возрождающийся феникс, а бодхисаттвы исполняют свой долг, играя музыку и танцуя в облаках. Глядя сегодня на это потемневшее от времени и невзгод архитектурное творение, невольно сравниваешь его с большой и печальной птицей, присевшей у воды. Вот она разбросала свои грациозные крылья, готовая взлететь, — но так и не взлетела, залюбовавшись собственным отражением.

Храм Бёдоин

Так же как и печальный Бёдоин в Удзи, Столица Мира и Покоя повидала многое на своем веку. Несмотря на громкий призыв в своем имени она пережила достаточно дворцовых интриг, кровавых войн, пожаров и разрушений. Но каждый раз она, как и сказочная птица, вновь возрождалась из пепла. Город менял свои очертания, текло время... И все же, что бы там ни говорили о времени, оно никогда не исчезает бесследно. Как ни странно, но именно храмы и монастыри, от которых когда-то бежал император Камму, стали самыми верными хранителями этих следов. Именно здесь, как и сотни лет назад, можно присутствовать на праздниках с удивительными для нашего времени названиями: праздник Цветов Хаги или Цветов Сливы, праздник Светлячков, фестиваль Расчесок или фестиваль Зеленых Листьев. Таких праздников-«мацури», больших и малых, в Киото великое множество. Есть и такие, как, например, фестиваль Гиона, на которые съезжаются зрители из разных концов страны. В этот жаркий июльский день по центральным улицам Киото горожане проносят 32 паланкина, богато украшенные дорогими коврами и гобеленами, привезенными со всего мира. А первое такое шествие состоялось в 869 году, когда столицу охватила эпидемия чумы. Тогда по приказу императора из главного святилища Ясака (современное название — Гион) были вынесены священные паланкины, в которых, согласно легендам, обитал божественный дух брата само/й солнечной богини Аматэрасу. Говорят, дух этот обладал какой-то особой силой, способной побороть даже чуму. И в результате страшная болезнь отступила. С тех самых пор жители Киото отмечают это событие с великой щедростью и роскошью. В такие праздники, как и много веков назад, священники делают подношения богам, играет старинная музыка, исполняются обрядовые танцы. Время замирает на мгновение и снова пускается вперед, чтобы совершить очередной виток.

Киото умеет хранить и ценить время, неуклонно следуя привычному ритуалу перехода из одного сезона в другой. О сезонности в Киото не только принято постоянно говорить, ее принято ощущать и проживать изо дня в день. Холодная зима и удушливо-жаркое лето — вечные темы для разговоров. К ним как будто заранее долго готовятся, чтобы потом было легче пережить. А вот ждут и предвкушают в Японии раннюю весну и позднюю осень, время, которое в Европе стараются, как правило, быстро и незаметно проскочить. Два этих кратких мгновения в Киото проживаются с особым накалом и великолепием, достойным эпохи Хэйан. Город еще не успел отряхнуть с себя последние признаки холода, а бесчисленные сады его уже покрываются цветами сливы. В апреле же Киото полностью преображается. Тысячи паломников со всего света устремляются сюда, чтобы стать свидетелями маленького чуда — цветения японской вишни. «Ханами» — любование цветущей сакурой — становится событием поистине национального масштаба. Трудно найти хоть одно цветущее дерево, где бы ни расположилась на ночь какая-нибудь шумная компания. А поздней осенью древнюю столицу охватывает новая лихорадка под названием «момидзи» — любование алыми кленами. Туристы со всех концов страны и мира заполняют самые известные места Киото. Крупные монастыри, такие как Дайтокудзи и Нандзэндзи, открывают для обозрения свои маленькие сокровища — знаменитые прихрамовые сады. Но самым многолюдным на этот период, наверное, становится район Арасияма — в прошлом излюбленное место императорского двора. Здесь все окрестные холмы, окаймляющие реку, передают такое разнообразие красок, такую силу и совершенство осенней гаммы, что перехватывает дыханье, и странная чувствительность принца Гэндзи кажется вполне естественной и уместной. Но еще более сильные чувства охватывают, когда вдруг удается заглянуть в какой-нибудь маленький храм, спрятавшийся от любопытных туристов в глубине улиц. Один раскидистый клен, несколько багряных листьев срываются с ветвей и, медленно кружа, ложатся на черный гравий, образуя затейливый парчовый узор... Или же когда уже вечереет, и луна сквозь красные листья отражается в зеркальной глади пруда... Какими простыми и понятными кажутся тогда строки, написанные поэтом тысячу лет назад:

Стоит ветру подуть,
и чистую гладь устилают
алых кленов листы —
даже те, что еще не опали,
в глубину глядят отраженьем...

You have no rights to post comments