На юге Челябинской области, между трёх озёр, стоит цер­ковь. Необычная церковь — из бурого, будто про­калённого крепким недолгим теплом кирпича, с уз­ки­ми, словно бы готическими окнами. С узорчатой, ост­ро нацеленной в небо колокольней. Вся какая-то тонкая и нездешняя — не заколоченная церковь, не заброшенный склад. Приключение.

Сколько помню летние деревенские дни, церковь эта всё время колышется в ясном воздухе и плывёт, плывёт над россыпью мелких крыш, под облаками. Подогревает лю­бопытство. Смотришь в окно — она стоит. Выйдешь за ворота — опять стоит, ажурная, тёмная от расстояния: на самой границе известного мира, за которым начинает­ся чужая земля.

Столько времени она манила воображение привыч­ной деталью на горизонте. Кажется, и недалеко: за час обой­дёшь озеро, прошагаешь пару-тройку улиц. Но ре­бёнку одному не добраться. Потом эта недосягаемость, томительная и радостная, сделалась привычной, и лишь два года назад я решила рассмотреть церковь вблизи. Не­ясно было, почему до тех пор такая простая мысль — до­ехать до неё за полчаса на велосипеде, — стояла в сторон­ке. Между тем дороги, по которым бродишь или подска­киваешь на скрипучем велосипеде, нередко выводят к гостеприимным порогам.

До Валерия Александровича никак не могла докричать­­ся. Со стороны улицы участок огораживал за­бор из листового железа, дом стоял глубже, и меня не слы­ша­­ли. Ворота выглядели вполне новыми, а вот дом — ши­рокий, из светлого старого кирпича — много старше. С остальных трёх сторон из зарослей крапивы поднималась лёгкая сетка. Сквозь крупные ячейки виднелся сад, слы­шались голоса. Скорее все­го, на выходные при­еха­­ли из города дети, и те­перь все готовили что-то в са­ду и не слы­шали, как я сту­чу и звоню у ворот.

Я изжарилась и запыха­лась, пока обегала дом с велоси­педом (местные жи­тели — народ лихой, утащат): сначала вниз, к берегу, потом вверх, в крапиву. Наконец, за забором, сре­­ди кустов, кто-то пробе­­жал.

— Девочка! Эй, девочка, Валерий Александрович дома?

Девочка лет восьми оза­­боченно сморщилась и про­­пала за дверью деревян­ного сруба, видимо ба­ни. Оттуда появился мужчина лет сорока, крупный и здоровый, без рубашки, и крикнул куда-то в сад:

— Дядь-Валер! К тебе при­шли!

Огибая кусты крапивы, я полезла обратно.

Вышел подтянутый улыб­­чивый старик, протянул крепкую жёсткую ру­ку. Я прислонила велосипед к воротам и тоже протянула руку. Сказала, что об­ра­титься к нему мне по­советовал Василий Мат­ве­евич, потому что именно Валерий Александрович, краевед-любитель, мо­­жет рассказать о церкви Тихвинской ико­ны Бо­жией Матери.

Василий Матвеич был старым учителем восьмидеся­ти четырёх лет. Он удалился от дел и жил в доме на­против один. Говорил размеренно, как камни укладывал, и всё повторял, что, обратись я к нему раньше, он бы мно­го рассказал и про эту церковь, и про школу, в ко­торой ра­ботал раньше. От неё остались теперь одни ру­ины ря­дом с домом Валерия Александровича, который вместе с дру­гими жителями, директором новой шко­лы и депутатами помогает восстанавливать местные церкви. Их бы­ло много в когда-то большом и богатом селе Тютняры.

Село стоит между озером Увильды, глубоким и хо­лод­ным, и двумя поменьше — Большими и Малыми Ир­дя­гами. Главная улица идёт по низине между Увильдами и первым озерцом — илистым, с мягкими ясно-зелёны­ми берегами, на которых греются побитые лодки. По­том дорога сворачивает и выходит на берег третьего озе­ра.

Село основал кто-то из Демидовых. Это они с лёгкой ру­ки Петра I застроили Урал заводами и, по легенде, выиграли в карты у помещиков из Центральной России первых местных жителей. В пользу легенды говорит и то, что в Центральной России есть речка Тютняр. Мно­гое изменилось в истории страны к лучшему благода­ря этим заводам, но так бы и дать иногда по шее Демидо­вым. О городской планировке тогда никто не думал, и те­перь заводы оказались в самом центре едва ли не всех го­родов в Уральских горах. Урал потому словно вывернут наизнанку. Внутри жить нельзя: смог и вкус металла на зубах.

А снаружи... Нужно видеть это сверху, когда самолёт за­ходит на посадку утром: озёра. Лужицы, лужицы и лу­жи­цы озёр, деревья и вода. Чувство такое, будто сверху бро­сили гигантское озеро, и оно расплескалось в горах, сре­ди лесов и деревушек, в которые теперь, спасаясь из-под дымных куполов, перебираются городские жители. По­купают или заново строят дома и переезжают на пенсии. Валерий Александрович купил старый купеческий дом в 1979 году — так он сказал на пороге.

Решили, что я приду на неделе, когда уедут в город де­ти. Но всё равно разговорились. Спасают не только цер­ковь Тихвинской иконы Божией Матери. Спасают и дру­гую, самую старую в Челябинской области, — вот её раз­валины, рядом с домом, почти сползают в озеро.

— Вчера давали благотворительный концерт, деньги собирали. Её выставили на торги, а мы сняли. Собрались, выбрали приход, меня избрали председателем. Под покровительство взял аргаяшский храм Сергия Ра­до­нежского.

— А что было на концерте?

— Ой, и танцевали, и пели. Я чечётку бил.

— Вы танцуете степ?! Чечётку?

— Да, — Валерий Александрович довольно заулыбался.

Дело в том, что я тоже танцую, но начинала с ирландских танцев, про которые Валерий Александрович тут же вспомнил, что «это ко­гда руки прямо держат, да?» Стран­ное чувство — сто­ять на закате у двухсот­летнего ку­­печеского до­ма, на берегу тихого озе­ра, у раз­валин церкви и старой шко­лы. Чуть дальше, за ве­сёлень­ким, свежевыкрашенным памятником Ле­ни­ну, колышется в прозрачном воз­духе дру­­гая цер­ковь, кир­пичная. В той стороне жи­вёт старушка, ко­торая раз­говаривает с гу­сями (са­дится на пенёк, гу­си собираются вокруг и слу­ша­ют), и солнце, наливаясь неж­ным золотом, спу­ска­ется в далёкие Уви­льды. Берега в этом золоте стран­ные — не красные, не бу­­­рые. Как облака на закате. А старик из той же сказ­­­ки говорит и гово­рит — и о чём? — о чечётке и ирландских танцах.

— А хотите, я вам книгу по­дарю про эту деревню и про церковь? — он махнул ру­кой через озеро, на ажу­р­­ную колокольню. — А в го­сти приходите. По­ка­жу че­чётку. Я самоучка, но кое-что умею.

И  я действительно при­еха­ла во второй раз. Ва­лерий Александрович вы­дал на пороге шлёпанцы, познакомил с котом, с сыном и внучкой и ушёл со­би­рать на стол. Я мыла руки у антикварного рукомойника и разглядывала творческий ремонтный беспорядок, который с восьмидесятых годов стал уже привыч­ной деталью интерьера. Запомнились какие-то картины на полу и большая, чтобы крепить к стене, шахматная дос­ка с магнитными фигурками.

Валерий Александрович собрал на стол чашки, пирог с капустой, варенье и под конец — банку со сметаной.

— У нас отличная сметана, — он воткнул в банку лож­ку. Ложка осталась стоять. — А варенье я варю сам. Разбил сад. Даже виноград есть.

Удивительно, что он вообще тут рос: кисловатый, мел­кий и крепкий, как уральские морозы. Но садоводы-лю­бители чего только не добьются. Потом Валерий Алек­сандрович показывал подвал («Только что закончил ремонтировать»). На полках рядами стояли банки с за­готовками, на полу лежали берёзовые наросты, из ко­то­рых Валерий Александрович вырезает письменные при­боры, шкатулки и кресла.

Что-то детское было в его стремлении показать свои ус­пехи и радости. Принёс откуда-то фотоальбом с де­сят­ками снимков резных работ, книги о селе, письма жи­телей, разбросанных по стране советской властью. Ку­печеские деревни, которые растили зерно на всю ок­ру­гу, устраивали частые долгие ярмарки и варили свои, по секретному рецепту, леденцы, раскулачили. Жителей со­слали — кого на уральские металлургические заводы («Я и сам работал металлургом»), кого в Сибирь. Впрочем, советскую власть тоже «раскулачили». За огородами зияют пустыми окнами развалины колхозных коровни­ков…

Потом Валерий Александрович вытащил собрание ви­део о чечётке — запись какого-то фестиваля, обучающие программы Константина Неврединова (по-моему, он единственный в мире может бить чечётку, стоя на ру­ках). Валерий Александрович выглядел довольным знаком­ством с ним и всё говорил, что чечётка лучше всего в Рос­сии: аккуратная и подтянутая, как балетные танцоры. Стал показывать снимки с благотворительных вечеров, ноты к песням, которые они поют и играют в ан­самб­ле. А потом бил чечётку под «Крутится-вертится шар голубой». Почему-то эта мелодия заставляет ду­мать о южных портовых вечерах и танцующих матросах.

Песню играл на баяне сын Валерия Александрови­ча — баянист и бизнесмен. Звонко били в дощатый пол на­бойки. Ботинки были не для чечётки, крепкие и основа­тельные.

В­­елосипед я положила в кусты, дошла до церковного крыль­ца и остановилась. Об этой церкви я уже читала в повести Владислава Крапивина «Оранжевый портрет с крапинками». То есть не об этой — та церковь была в художественном произведении, но описание удивительно подходило. Кирпичная лёгкая сказка в ясном не­бе, которую пытались восстанавливать лет двадцать на­зад, но бросили (позолоту разворовали). Хотя мало ли за­колоченных до времени церквей, с восьмигранными, на­целенными в зенит колокольнями под шатровой крышей. Тем бо­лее что тютнярскую цер­ковь всё-таки ре­став­ри­руют.

Она стоит в лесах, по пят­ницам из города приез­жает священник, отец Игорь, а через дорогу от крыльца достраивают его дом. Пуская меня на колоколь­ню, священник заметил: «Велосипед поставьте в сенях, а то уведут».

На колокольне сидела дол­го. Сверху видны все три озера и синие полупро­зрачные горы. Думала, не залезть ли на верхний ярус, но лестница показалась слишком хлипкой. Ес­ли потерять равновесие, вывалишься в проём, где висят колокола. До зем­ли далеко.

Потом спускалась, плута­ла в пыли и строительном мусоре. Заглянула на вто­рой этаж — пыль, пус­то­та, свет. Стёртые фрес­ки под сводами, в которых ещё узнаётся ясная небесная лазурь, и откуда-то — ста­рый мягкий диван и па­ра кресел.

Церковь, конечно, от­стро­ят. Отделают, поставят заново боковое крыльцо, может, даже на старой ка­менной кладке. Бурьян и крапиву кругом уже скосили. Часть сказки от этого вы­дохнется. Но пусть, в церквях не должно быть фресок свя­тых с простреленными глазами. Только бы оставили де­рево на крыльце. Оно тонкое и лёгкое, пробило каменный фундамент, протиснулось сквозь узорчатые, наглухо закованные цепью решётки. Тянется куда-то, растёт.

You have no rights to post comments