Гений всегда одинок, даже когда его любят, понимают, ценят. Мысль эта настолько банальна, что уже не обсуждается: закон жизни, и всё тут. Только вот самим гениям от этого не легче — не заменит толпа поклонников и гром оваций живого дружеского слова, сочувственного взгляда, искреннего участия. Впрочем, в случае с Ван Гогом говорить о толпах поклонников и аплодисментах не приходится. Продать картину дороже, чем стоит холст, на котором она написана, для него уже несбыточная мечта, и как следствие — вечное безденежье, постоянные болезни, меланхолия и все то же Одиночество.
В июне 1888 года Ван Гог наконец-то выбрался к морю. Расположенная недалеко от Арля рыбацкая деревушка Сент-Мари напомнила художнику родину. «Берег здесь песчаный, нет ни скал, ни камней; точь-в-точь Голландия», — писал он брату Тео.
Работал Винсент, как всегда, много и жадно: три картины и несколько рисунков пером. По ним, вернувшись в Арль, он создал полноценные полотна. В одной из картин — она называется «Рыбацкие лодки в Сент-Мари», — словно в зеркале, отразилось все, чем жил художник в то памятное для него лето.
Спокойные, приглушенные цвета, мягкие линии, детально продуманная композиция вызывают ощущение покоя и гармонии. На картине поровну суши и моря, а неба столько же, сколько вместе воды и земли. Четыре лодки лежат на берегу, а четыре уже вышли в открытое море. Похоже, художник добавил их для равновесия: на рисунке, сделанном с натуры, их нет, хотя прочие детали повторены с потрясающей точностью. В центре холста — яркая заметная надпись, она словно ось, на которую нанизана вся композиция. Это название одной из лодок — «Amitie», «Дружба». Случайно ли оно здесь? О какой дружбе грезил Ван Гог летом 1888 года?
«Как мне хочется заработать столько денег, чтобы иметь возможность пригласить сюда хороших художников, слишком часто изнывающих сейчас в грязи бульвара!» — мысль о создании в Арле творческой коммуны часто посещала Винсента, не давала ему покоя. Особенно здесь, под ясным небом и среди ярких красок юга Франции, ему не хватало Гогена — дорогого друга, учителя, наставника и, как он искренне полагал, близкой, родной души. «Думаю, что, если бы здесь был Гоген, — делился он с братом, — моя жизнь капитально изменилась бы: сейчас мне по целым дням не с кем перемолвиться словом». Именно Гогена видел Винсент «аббатом» той художественной «монашеской» общины, о которой так долго и по-детски непосредственно мечтал.
И вот в июле того же года призрачная мечта Ван Гога начала обретать реальные черты. Умер дядя Винсента, богатый торговец, оставив значительное состояние. Вопреки воле семьи, не желавшей замечать блудного художника, брат Тео честно переслал Винсенту его долю наследства. И сказка вдруг стала былью: он хозяин знаменитого «Желтого дома» — места, где счастье показалось столь близким, а будущее рисовалось исключительно в радужном цвете. Вернее, не в радужном, а в желтом, том самом желтом цвете, по которому сегодня так легко узнаются работы Ван Гога. А еще этот цвет очень любил Гоген…
«Эту ночь я спал уже у себя, и, хотя дом еще не совсем обставлен, я им очень доволен. Чувствую, что сумею сделать из него нечто долговечное, такое, чем смогут воспользоваться и другие». Художнику предстояло много работы: к приезду друга необходимо было закончить ремонт, создать интерьеры. Специально для украшения комнаты Гогена Винсент пишет свои знаменитые «Подсолнухи». Писать их было трудно, приходилось спешить, ведь сорванные цветы увядали уже через час или два. Ван Гог считал эти полотна «мазней», но готов был писать что угодно, лишь бы это нравилось другу. «Мое самолюбие вынуждает меня сделать всё для того, чтобы мои работы произвели на Гогена известное впечатление». Винсент ждал приезда друга, затаив дыхание…
Поль Гоген приехал в Арль в октябре. То, что сошлись два разных мира, два противоположных мировоззрения, два гения, которые никогда не смогут понять друг друга, было ясно всем, кроме, может, самих художников. Винсент всеми силами старался понравиться долгожданному гостю, сделать его пребывание в Арле приятным и плодотворным. Искренне пытаясь понять и полюбить все, что Гоген писал в процессе их совместной работы, он не хотел видеть обострившиеся противоречия и отказывался замечать, как все больше росло раздражение друга. Они ссорились, до исступления споря о живописи, творчестве, современной жизни; их разногласия усиливались, разрыв становился неизбежным.
Трагический финал этой истории наступил 24 декабря, спустя полгода после того, как на «Рыбацких лодках» появилось знаковое слово «дружба»: Гоген спешно покинул Арль, а Ван Гог с тяжелым нервным расстройством оказался на больничной койке. Он так до конца и не оправился от полученного потрясения, приступы душевной болезни омрачали последние месяцы его жизни. Но ни слова упрека не произнес он в адрес друга, ни одного обвинения не бросил человеку, разбившему дорогие его сердцу иллюзии. Напротив, он всячески пытался понять и оправдать Гогена, находя причины разлада их отношений в самом себе. «Думаю, что Гоген немного разочаровался в славном городе Арле, в маленьком желтом домике, где мы работаем, и, главным образом, во мне», — писал Винсент брату накануне трагедии.
И первые строки, когда он вышел из больницы, продиктованные «самой искренней и глубокой дружбой», обращены к «дружище Гогену»: «В лечебнице я постоянно думал о вас — даже когда у меня был жар и я чувствовал довольно большую слабость».
Неудачная попытка создать братство художников не поколебала его веры в дружбу. Он слишком хорошо знал вкус одиночества и то, что «человек всегда проигрывает от одиночества». И без Гогена у него оставались верные друзья: любимый брат Тео и конечно же живопись, хотя и стоившая Ван Гогу «половины рассудка», но также подарившая ему лучшие мгновения жизни. «У меня ведь, кроме нее, ничего нет», — признавался художник.