С ним ты можешь говорить о чем угодно. Он примет все и никогда не осудит. Запомнит все самое лучшее, но и трудные моменты тоже. Никогда не станет критиковать. Если захочешь — расскажет, что изменилось в тебе самом за короткое или длительное время. Всегда, когда тебе нужно, окажется рядом. Говорить с ним можно бесконечно. Он откроет тебе забытые тайны твоего сердца. И никогда не устанет, не будет перебивать и спорить. Потому что, хотя умеет говорить, он — само безмолвие.
Никакому человеку это не под силу. Но это не человек. Это — дневник.
Многие люди — великие писатели и политические деятели, поэты и кинорежиссеры, бесчисленное множество «простых людей», как ты да я, вели дневник и считали его неоценимым помощником.
Есть и другое отношение к этому безмолвному вечному другу. Вот что говорит Александр Грин устами одного из своих героев:
«Волнение прошлого. Несчастен тот, кто недоступен этому изысканному чувству; в нем расстилается свет сна и звучит грустное удивление. Никогда, никогда больше не повторится оно! По мере ухода лет, уходит его осязаемость, меняется форма, пропадают подробности. Кажется так, хотя его суть та, — та самая, в которой мы жили, окруженные заботами и страстями. Однако что-то изменилось и в существе. Как человек, выросший лишь умом — не сердцем, может признать себя в портрете десятилетнего, — так и события, бывшие несколько лет назад, изменяются вместе с нами и, заглянув в дневник, многое хочется переписать так, как ощущаешь теперь. Поэтому я осуждаю привычку вести дневник. Напрасная трата времени!»
Александр Грин. «Золотая цепь»
А его однофамилец, тоже писатель, считал иначе:
«Знал бы кто-нибудь, что скрывается на дне моих романов! Какая сумятица чувств стоит за этими тщательно отделанными страницами. Меня самого воротит от моих хищных инстинктов. Лишь когда я работаю, они оставляют меня в покое... Надеюсь, этот Дневник, который я собираюсь вести по возможности без перерывов, поможет мне разобраться в самом себе. Я хочу раскрыться весь, ничего не тая, с абсолютной искренностью и точностью... Что из этого выйдет? Не знаю. Но я буду доволен уже тем, что такая рукопись существует».
Жюльен Грин. 17—18 сентября 1928 года
У меня тоже есть дневник. Вернее, дневники. Самые первые, конечно же, не сохранились. Но те, что написаны за последние двадцать лет, до сих пор со мной. Когда я читаю их, всегда узнаю себя. Может, память хорошая, а может, мало что изменилось? Вырасти умом, но не вырасти сердцем — возможно ли это?
Нет, наверное, не это произошло со мною. Есть такая штука — натура человека. Она, подобно дельфину, то скрывается в волнах жизни, то снова выскакивает на поверхность ее. И, как бы ни менялись события и окружение, предпочтения и времена, она всегда с нами. Это не ум и не сердце. Это то, что ставит на место ум и успокаивает сердце. Ее единственную ищу я во всех своих рассуждениях, воспоминаниях и записях в дневниках. На ней сейчас другие одежды, и голос ее звучит иначе. А в дневниках — книга ее жизни.
Есть еще то, что не хочется забывать. Изменить прошлое не в нашей власти, а вот изменить с его помощью будущее — пожалуй, возможно. Нет, уважаемый мой друг Александр Грин, не напрасно я тратила время.