Образы философов прошлого нам хорошо известны, и с ними вроде бы все понятно. Но каков же образ современного философа? Какова его роль? И нужны ли философы в наше время? Размышлениями на эту тему со слушателями «Нового Акрополя» Москвы поделился Анатолий Валерьянович Ахутин, специалист по истории философии, преподаватель философии РГГУ.

Анатолий Валерьянович Ахутин

Мир зовет философа!

Чтобы сразу ответить на тематический вопрос нашей встречи, скажу просто: философия это то, что более всего нужно современному миру, и вместе с тем то, что менее всего возможно в современном мире. Кризис касается фундаментальных основ, но именно его радикальность не позволяет войти мыслью в суть дела. Трудно философствовать под дулом пистолета.

Что такое философия?

Для начала несколько слов о том, как я понимаю философию. Я преподаю в университете, на первом курсе. Курс называется «Введение в философию». Надо ввести в философию вообще, а, разумеется, не в какую-то мою философию. Да и не в какую-то классическую философию – скажем, Гегеля, или Декарта, или Фомы Аквинского, – спрашивается, почему её, а не любую другую? Это же первокурсники, они хотят узнать просто о философии, а что такое просто философия? Мы каждый раз имеем какое-нибудь учение: платонизм, аристотелизм, томизм, экзистенциализм… огромное количество этих самых «измов». Так чтó преподавать в качестве философии? Историю? Но чего? Почему все эти «измы» – философия?

К счастью, мы знаем, что философию изобрели в древней Греции. У нас есть основания начинать с Греции, потому что именно там люди «философию» придумали. Свидетельство тому то, что само слово «философия» в греческом языке появилось как неологизм. Слово «софия» — «мудрость» — очень распространенное, обиходное слово. А вот слово «философия» появилось где-то в VI—V веке до н.э. История изобретения слова «философия», которую я вам хочу рассказать, связана с Пифагором. По легенде, Пифагор первый, кто назвал себя философом. Но для нас не так значимо, кто именно это слово придумал, важно, что за ним кроется, что хотел сказать этот человек, называя себя философом. В рассказе о Пифагоре как первом философе дается два ответа на вопрос «почему ты называешь себя философом?». Первый ответ: «Мудры («софой») только боги, а мы – смертные – фило-софы». Слово «филия» мы переводим с греческого как «стремление» или «любовь». «Филия» – это чувство чрезвычайно сильное. Мы с вами знаем, например, такие слова, как «честолюбие» или «сластолюбие». Здесь по-гречески было слово «филия», то есть это сильная страсть. Страсть к мудрости, но такая страсть, которая знает, что обладать она этой мудростью не может. Это не наш человеческий удел — обладать мудростью. Таким образом была проведена граница между мудростью («софия») и фило-софией.

Между тем, другая легенда рассказывает, что Пифагор был как бы сверхмудрецом. Он и во все мудрости окружающего мира был посвящен, и в подземном мире был, и вообще, кажется, не совсем человеческое существо…  Так вот, именно в результате знакомства со всей мудростью мира он и приходит к выводу: мудры боги, а мы, люди, – всего лишь страстные любители мудрости. Важно, чтобы мы здесь не ошиблись: что у мудрецов есть ученики, что они стремятся к мудрости – это повсюду одинаково и было, и есть, и будет. А здесь сказано нечто другое: всё, что считают люди мудростью, –  это не мудрость, а только форма «филии» – стремления к мудрости. Мифы, ритуалы, даже религии – то, что мы считаем мудростью, которой надо учиться, которой надо следовать и таким образом мудро, хорошо жить, – всё это разные формы «филии», а не мудрости. Установление этого раздела, этого отношения между человеческой мудростью и божественной есть первое, что определяет философию. Философия определяет человека как друга мудрости. Философы – это друзья мудрости. Тогда авторы «измов» – не «софой-мудрецы», не владельцы мудрости, а ее «филой-друзья». Друзья того, чем они не располагают, но к чему находятся в дружеском расположении. Русское слово «друг» нам подсказывает: «друг» имеет в виду другого, он с ним не сливается, ему важно, что это другой. И сама мудрость – всегда нечто другое, не твое. Это первый ответ условного Пифагора о том, что такое философия.

Чем занимается философ?

Второй ответ Пифагора на вопрос, что такое философия, был дан некоему царю. Вспомни, сказал Пифагор (в моем вольном пересказе), панэллинские празднества. Вообразим себе, что человеческий мир – это такое торжище, где все показывают, кто на что способен. А есть такие люди, которые ни мастерством, ни умениями, ни изделиями своими не красуются, а занимают место зрителей, как бы рассматривая – «чем это люди здесь занимаются?».

Мы все чем-то занимаемся, каждый из нас имеет профессию: есть сапожники, художники, поэты, ученые и т. д. А есть такие люди, которые не заняты ни одним из этих дел, а как бы стоят и смотрят со стороны: «А что это вы тут такое делаете?» Один сочиняет стихи – что это такое? Почему этот человек вдруг начинает говорить ритмически, писать, как дети говорят, «столбиком»? Другие торгуют. Кажется, самому торгующему очень легко ответить на вопрос «а ты что делаешь?». «Производство товаров, транспорт, банки, биржи… всё это нужно для того, чтобы...»  Ну, прекрасно, положим, это нужно для роста благосостояния и т. д. Но вписываются ли в это — и если вписываются, то как — все остальные наши занятия? То есть зачем нам нужна, например, музыка? Зачем нам нужна политика? А что делает художник? Это у нас художник пишет картины, чтобы повесить их в музее, в Греции же скульптор ваял статую, чтобы она стояла в храме, а люди совершали бы какие-то священные действия. Это что такое? Зачем это нужно? Итак, с одной стороны, есть те, кто совершают эти действия, а с другой стороны, есть человек, который стоит в стороне и спрашивает: что они делают? Для чего эти ритуалы? Почему они так живут?

Получается: философское внимание, о котором я говорил в самом начале, это внимание, которое от всего отстранено. А теперь давайте соединим первое и второе определения философии «по Пифагору». С одной стороны, мы – друзья мудрости, с другой стороны – мы отстранены от всей нашей жизни. Мы на каждом шагу наблюдаем и говорим: «то не так», «это не так», «всё не так, как должно быть», но мы потому и говорим, что все не так, что у нас есть в голове мудрое понимание, а как так. И во многом это «так» позволяет понять именно философское отстранение от целого. Но философ на этом не останавливается, именно это «так» его и занимает: почему так, а не иначе? Каково «так», которому уже нет «инак»? Говоря о философски отстраненном внимании к целому, я говорю не про человека, не про позицию, которую занимает человек – со стороны или сверху, – а про характер этого внимания. Каждый человек, который занимается чем-то – положим, делает столы, – если вдруг он спросит себя: «что это я тут делаю, зачем, почему?», он ответит очень быстро, но момент остановки и вопроса «что я тут делаю?», — это и есть момент философского внимания. Вот с чем я связываю позицию философа.

За что осудили Сократа?

Есть персонаж, который воплощает в себе философскую позицию, само философское уморасположение, — это Сократ. Если хотите знать, кто такой философ, посмотрите, что делает Сократ. Я утверждаю: каждый философ философ настолько, насколько в его голове живет Сократ, каждый «изм» — это особый, неожиданный поворот сократического вопрошания. Философия становится «измом», когда в очередной раз убивает Сократа в себе. Сократ (платоновский Сократ) ничему не учит, он много раз об этом говорит: мне нечему учить, я по существу ничего не знаю. Он не мудрец, только друг мудрости, но он не хочет любить любую, только потому, что она случилась рядом. Он спрашивает: она ли это? И вот рассуждающий Сократ сам оказывается на суде. Почему? Кто осудил его? Какие-то негодяи? Нет. Однажды бог Аполлон устами дельфийской пифии сказал, что в Афинах самый мудрый человек – Сократ. Сократ решил разгадать загадку, он-то знал про себя, что мудрецами в Афинах слывут другие, а он обыкновенный человечек. Как это ни печально, именно философская отстраненность, расхождение с мудростью мира приводит к тому, что Сократа судят. Его осудили не афиняне, не Анит с Мелетом, а мир с его мудростью, на которую философ посмотрел со стороны. Мы, люди, всегда готовы послушать мудрецов, послушно принимаем таблетки или йогические позы, шепчем молитвы или постимся, но Сократ не учит, а наоборот, хочет научиться от нас нашей мудрости, он только задает вопросы и хочет получить ответ (например, ты почему медицинской мудрости веришь?). Он говорит: вы мудры, а я нет, можете вы меня своей мудрости научить? И через два-три шага выясняется, что то, что мы считали мудростью, – подчеркиваю, не знаниями, которые можно скорректировать, а самой что ни на есть мудростью, т. е. вот этим самым «так», как надо жить, – разваливается в руках. Наши обычаи оказались бессмысленными привычками. Как же дальше жить?

По-гречески «обычай» – этос. Соедините это с понятиями этики, нравственности, и немедленно выйдет обвинение Сократу: «Ты подрываешь основы нравственности!» Чем? А тем, что заставляешь увидеть, что эти основы не стоят ни на чем. Мы не можем ответить на вопросы, мы безответственны в своих нравах, традициях, верованиях. Вся моя мудрость, заключает Сократ, в том, видно, что наши «мудрецы» думают, что они знают мудрость, владеют ею и могут мудро устраивать жизнь, а я, если не знаю, так и не думаю, что знаю. Когда человек не знает, но думает, что знает, именно это называется тяжким невежеством, а вовсе не честным неведением.

Сократизм философии в том, что в ней всякая наша человеческая мудрость – мудрость веры или мудрость науки, мудрость общественного благоустройства или одинокая мудрость моей собственной персональной жизни – подвергаются испытанию на ответственность, способность ответить на решающие вопросы, словно на суде. Решается на этом суде одно: вменяемы мы или нет, способны ответить за наш мир, за наших богов, за нашу мысль или мы невменяемые тела в некой машине жизни? Сократ не софист, каким изобразил его Аристофан в «Облаках», но он и не рационалист, каким слывет в историях философии. Он ведь и о «рациональности» будет спрашивать: «что это такое? почему это разумно? где основания рациональных оснований?». Сократ, Платон да и вся философия показывают, что человеческое мышление – это вовсе не инструмент, которым человек что-то рассчитывает или одно из другого выводит. Этим занимаются науки. Мышление, чреватое философией, – это то, с чем столкнул нас Сократ. Это искусство не понимать, озадачивать, а вовсе не умелость решать задачки.

Что значит «быть человеком»?

Рассмотрим такой языковый фокус. Что значит быть растением? – Расти. Само слово «растение» мне говорит об этом. Быть цветком значит цвести. Быть животным значит жить. Теперь я продолжаю: быть человеком значит… «человекствовать» – увы, у нас нет такого слова, ничто не подсказывает нам, что значит быть человеком. Есть народная этимология – «чело века». «Чело – это разум». Так в том и вопрос: что такое разум? Это некая вычислительная машина или какое-то устройство, проектирующее, рассчитывающее, рассуждающее, умозаключающее и т. д.? Или разум – это то, что нас выбрасывает в положение вопрошающих? Получается, что вовсе не оригинал-философ занимает позицию со стороны, это «проклятье» нас как мыслящих существ, это мысль не позволяет нам совпасть, слиться с тем, как мы живем, в отличие от животного. Действительно, животное – это такое существо, которое по-разному осуществляет жизнь, и способ жизни вписан в его тело. Оно будет охотиться, спасаться от опасностей, размножаться, для того чтобы жить. Быть значит жить. А вот человек может поставить вопрос «быть или не быть?». Ничто не вписывает его в жизнь, никакой образ жизни не написан у него на роду, более того, ничто не предписывает ему жить. Он не тождествен своей жизни, он всегда еще и где-то в стороне, как-то посторонен себе живущему. Вот благодаря этой посторонности себе, способности быть как-то, где-то вне себя человек в состоянии стать «челом» своего «века», это и делает человека мыслящим.

Две стороны философии. Или три?

Теперь я хочу вам показать две стороны философии. С одной стороны, она постоянно соблазняется стать «софией», самой мудростью или наукой наук; с другой, она же эту философскую «софию» разоблачает как человеческую выдумку. Первый оборот философии называется метафизикой, второй – скептицизмом. Возможно ли что-то третье? Слово «метафизика» в традиции означает «по ту сторону физики». Физика — это вовсе не просто природа, это весь мир, который меняется, живет, движется, строится и рушится, но все это происходит под «небом» неизменной истины, чье основание — по ту сторону мира. Мы думаем: как быть? Но есть некая «мета-позиция», где все уже подумано, остается в эту мета-физическую продуманность встроиться. Однако есть грань философии, которую можно назвать «антиметафизикой»: ведь мета-физическое основание обосновывается метафизической мыслью. Парадокс: мысль обосновывает то, что должно положить окончательное основание мысли, чтобы она уже не думала, а знала. Мысль в философии занимает какую-то мета-мета-позицию.

И зачем все это сегодня?

Положение нынешнего мира отличается схожей двойственностью, только катастрофически напряженной. С одной стороны, самобытные миры, чья мудрость коренится в глубинах вековых традиций. С другой – мир, на глазах становящийся глобальным, необходимо сообщенным миром таких миров, встречающихся, сталкивающихся, озадачивающих друг друга. Ответом на эту озадаченность становится то, что мы называем фундаментализмом. Чем больше вопросов, тем глуше, неприступнее, беспрекословнее «своя» мудрость. Всякую философскую отстраненность (от своего), всякую философскую «филию» надо искоренить. Но это же столкновение фундаментальных «софий» ставит философский вопрос с неслыханной до сих пор радикальностью. Никаким релятивизмом и скептицизмом здесь уже не отделаешься.

Вот почему именно философское уморасположение друзей мудрости, умеющих не совпадать с миром мудрости, ставшей своей, умение услышать вопрос, задаваемый современным миром миров, — именно оно больше всего требуется, но менее всего возможно. Но – либо мы все передеремся, либо мы должны будем научиться — чему? Философии. Не философии какой-то, не какому-то учению, а вот этому уморасположению, этому вниманию со стороны. Это значит, во-первых, уметь встать на сторону другого, причем метафизически другого, потому что если другой — это мой друг, то мы сможем легко найти общий язык. А метафизически другой, или даже сильнее можно сказать – конфессионально другой, это другой оборот Бога. Во-вторых, уметь жить бомжом в мире миров, странником, путешественником. В-третьих, быть переводчиком с одного метафизического языка на другой и т. д. Пусто место философа в современном мире, оно просто пусто, и оно зияет, зияет, понимаете? Мир зовет философа!

Жизнь в эпоху перемен

Поворотные времена — это эпохальные рубежи и грани европейской культуры. Я говорил о современном мире как мире миров, разных культур, но так устроена европейская культура в своей собственной истории. Она внутренне разнокультурна: античность, средневековье, новоевропейская эпоха, XX век, когда в очередной раз распадается связь времен, и эти времена словно выходят из прошлого, предстают перед нами как настоящие. Речь идет о внутренних рубежах, когда «старое прошло, теперь все новое». В эти поворотные времена, в этих переломах, трещинах на свет показывается сокровенное «нутро вещей», их творящие, формирующие истоки. Тут требуется и потому пробуждаетсяфилософская мысль. Как говорит Гегель, «сова Минервы (т. е. мудрости) вылетает в сумерках», но вместе с ней вылетают и ласточки нового рассвета. Так в IV веке мы видим одновременное со-бытие двух миров, античного и… какого-то целиком, до самых первых начал нового. Понятно, что философское внимание становится в это время особо проницательным и значимым.

Следующий этап связан с эпохой Возрождения, которая не просто возрождает забытую древность, а восстанавливает тот мир, который был отвергнут в качестве язычества, возрождает древнюю мудрость. Можете взять для примера текст Петрарки, где он разговаривает с Августином. Две души, два ума, две идеи человечности человека живут в нем. Очень интересно, о чем они говорят, что ставится под вопрос?

Третье поворотное время – это переход к Новому времени, коперниканский переворот, не только астрономический, но и метафизический. Открывается «бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне дна». Обратите внимание: нам кажется, что мир один, и только представления о нем меняются. Но античный космос, или тварный мир, – это не представления, это настоящие миры, в которых люди жили. И мы живем не в каком-то естественном мире, а, скажем, в ньютоновском. У нас пространство какое? Бесконечное. Кто это нам сказал, откуда мы знаем? Мы что, в эту бесконечность бегали? Нам эту бесконечность Бруно возвестил, Галилей сделал мыслимой, Ньютон сделал необходимой. Точно так же и Птолемей показал, сделал вообразимым, зримым и мыслимым (потому зримым, что мыслимым) сферический космос. Люди жили в птолемеевском мире так же «естественно», как мы в ньютоновском. Странность в том, что человек обитает в том мире, который он сам некоторым образом изобретает.  Хорошее слово «изобретает»: человек обретает то, что из-обретает. Во всем человеческом мире находится след человеческого изобретения.

Никто нам ничего не обещал

Мы сейчас тоже живем в поворотное время. Поворотные времена, о которых я говорю, занимали столетия. Это нам отсюда они кажутся обозримыми рубежами, но рубежи проходят не в историческом времени, а в смысловом. Если бы вы прочитали, как очень культурные римские писатели говорят о христианах! Проблема была не с религией. Римская культура была чрезвычайно терпима. Боги разных народов Римской империи могли бы занять место в Пантеоне. Вовсе не религиозные были претензии у них к христианам. Вы, говорили цивилизованные римляне, вообще не из нашего мира, ваша вера – безбожие, у вас нет ни племени, ни государства… Одно время присутствует в полноте сил, но – закончилось, другое ещё не началось. Вот и мы живем в такое диффузное время, и куда поворачивает время, неизвестно. Дело в том, что не только жизнь человеческая, но и вся человеческая история ничем не гарантирована. Всё это может завтра закончиться. Нам никто ничего не обещал. Философы склонны считать, что всё держится добровольным усилием человека. Мераб Мамардашвили, ещё один философ, которому, помимо моего учителя В. С. Библера, я очень благодарен, говорил, что нечто продолжится лишь в той мере, в какой найдется тот, кто будет это на свой страх и риск продолжать. Найдется – продолжится, не найдется – исчезнет раз и навсегда. В том числе и вся наша история. Если мы ее не будем продолжать, если не найдется никого, кто будет ее продолжать. Вы скажете: «По меньшей мере, ты жизнь будешь сохранять свою, тебе больно, хочется есть и т. д.» И на это не рассчитывайте! Вы же знаете алкоголиков, наркоманов… Никто нам ничего не гарантировал, не задал, и в любой момент любой человек, вся наша история может отказаться быть. Не надо никаких атомных бомб, ни концов света – ничего этого не надо. Вот в чем своеобразие человеческого существа. Не надо рассчитывать на то, что прошли сотни тысяч лет нашей истории. Ну прошли, и что? И закончатся. Нет в ней, в истории, ничего, что бы автоматически, без нашего усилия двигалось. Не изобретем – не обретем.

Зачем изучать античность?

Вы уже могли понять по моему рассказу, что изучение античности я считаю предельно актуальным, может быть, даже более актуальным, чем изучение многих современных философов. Во-первых, если вы будете читать, например, Деррида, Хайдеггера и т. д., то, если вы хотите читать с пониманием, вам придется с головой погрузиться в греческую философию, потому что, например, важнейшие работы Деррида – это анализ фундаментальных понятий Платона. Весь Хайдеггер «вышел» из внимательного чтения, из вслушивания в греческие слова Аристотеля. Вы никуда не уйдете от философии во всей ее истории, если будете читать самых что ни на есть современных философов.

Второе. Конечно, философия – дочь своего времени, но занимают ее  вопросы общезначимые: что такое человек как таковой, что такое мир, что такое мысль, которая задает эти вопросы и отвечает на них. Для нас, людей своего времени, именно потому и значимо, как на эти вопросы отвечали люди других времен, других культур, что это те же вопросы, но опыт другой, и без него наши вопросы не достигнут нужной всеобщности и глубины.

Третье. Научная и – ничуть не меньше – философская мысль это очень сложные конструкции. «Не знающий геометрии да не войдет!» – значилось на вратах платоновской Академии. Отнюдь не домыслы обыденного здравомыслия или фантазирования способны затронуть существо вещей, тут нужны искусные летательные аппараты. Но разве философские темы не касаются каждого? А ведь не каждый способен стать философом. Ничем не могу помочь. В религии можно найти себе духовного отца, гуру, просто того, кому доверяешь, слушать его и слушаться, но в философии (как и в науке) это невозможно: непременное условие философской мысли – ее самостоятельность, умение самому отвечать до конца, то есть мыслить мысль с самого начала. Самое опасное в философии — подмена ее строгих понятий банальными мнимостями «мудрых мыслей» и афоризмов.

Наконец, последнее. Если вспомните, я начал с того, что своеобразие нашего времени как раз в том и состоит, что оно есть время встречи разных миров. Добавлю теперь – и разных эпох. Наше внимание и наша память необыкновенно расширены, наш опыт — не просто опыт сего дня, некоторым образом в нем присутствует множество разных опытов быть человеком в мире. Поэтому философия только тогда современна, когда в акте философствования она присутствует вся в целом. Как только что-то от нее отделяется, она ровно на эту часть становится более узкой, более плоской и т. д.

У нас есть огромное богатство, огромное количество философских учений, концепций, систем. К сожалению, отсутствует общение. «Что делать?» Я отвечаю на этот вопрос очень просто: нам нужна свобода слова – не в смысле говорить что хочешь, не в этом дело. Нам нужна дискуссия, обширная – всемирная – философская публицистика. Почему? Существенное понимание возникает не просто усилием своего ума, а когда ты слышишь поворот мысли, не мыслимый «твоим» умом. Не обмен взглядами, не «в споре рождается истина», – не в этом дело. А дело в возможности изменить сам ум, производящий взгляды, концепции, истины. Только в событии общения умов-субъектов может родиться понимание философского свойства, которое так необходимо современному человеку.

You have no rights to post comments