Делия С. Гусман: Я хочу представить вам профессора Хорхе Анхеля Ливрагу, который будет сегодня читать лекцию. Тема «Общество комфорта и теория риска» объединяет ряд идей, касающихся проблем человека в современном мире. Разумно было бы начать с объяснения того, что понимается под обществом комфорта и в какой степени оно полезно для общечеловеческого развития.
Хорхе А. Ливрага: Очевидно, что общество комфорта, стремление к удобству в физической и экономической сферах, к легкости социальных отношений, к порядку в политике и т. д., — все это столь же старо, как и само человечество. Я думаю, что человек всегда стремился к комфорту, начиная с пещерного жителя, который пользовался каменным топором и которого современная наука считает нашим предком (в отличие от древних традиций Востока и Запада, утверждающих, что мы являемся наследниками других цивилизаций, следы которых теряются в глубинах времен). Человек всегда хотел окружить себя чем-то, что сделало бы его жизнь более легкой и приятной.
То, что мы сегодня называем обществом комфорта, представляет собой, скорее, совокупность чрезмерно раздутых естественных человеческих потребностей. Для примера представим, что каждый из присутствующих держит в руках камень. Если я положу свой камень посреди зала, то он никому не помешает, но если это сделают все, то получится целая гора, которая будет мешать всем. Иначе говоря, индивидуальные стремления к комфорту, суммируясь, образуют общество комфорта, сложный механизм, который начинает давить на всех. В таком обществе уже не средства используются для удобства человека, а наоборот, человек становится заложником этих средств. С каждым днем их становится все больше, они все сильнее давят на личность, подчиняя себе психологию масс.
К примеру, начинается хорошо продуманная рекламная кампания цветных телевизоров. Конечно, цветной телевизор лучше черно-белого, но средства массовой информации раздувают этот факт до невероятных масштабов. Начинается прессинг, который, разумеется, финансируется компаниями-производителями телевизоров. И нас всеми силами стараются убедить, что именно наличие цветного телевизора определяет статус человека, что без цветного телевизора нельзя идти в ногу со временем, что без него жизнь вообще немыслима. Потом нас убеждают, что невозможно жить без кондиционера, и так до бесконечности... Но мы же прекрасно знаем, что ни наши деды, ни великие философы, художники, политики, драматурги, поэты, которыми мы восхищаемся, не имели ни телевизоров, ни кондиционеров. Ни Сервантес, ни Шекспир не знали этих атрибутов комфорта и, тем не менее, создали произведения, которые вдохновляют тысячи людей. Я хочу сказать, что общество комфорта затуманивает наш разум, навязывает нам ложные потребности, убеждает нас в том, что нам жизненно необходимы какие-то предметы, преувеличивая их ценность. Эти ложные потребности подавляют человека, лишает его возможности выбора, лишают независимости; нас несет поток мнений — часто весьма сомнительного происхождения. У нас отнимают право на нашу долю внутренней свободы. И я имею в виду не какую-то абстрактную свободу, а нашу личную и персональную свободу пользоваться тем, чем мы предпочитаем пользоваться, и жить так, как мы хотим.
Например, мне больше нравятся черные машины, но их, как правило, используют организации в служебных целях. Поэтому, покупая машину, я автоматически говорю: «Мне, пожалуйста, кремового цвета». Или, допустим, в жаркую погоду мне захотелось лимонада, но если в ресторане гостиницы я его закажу, на меня посмотрят с недоумением. Поэтому я автоматически прошу виски со льдом: это престижно, это означает определенный статус. Так мы теряем остатки свободы, той свободы, которая лежит в основе счастья.
Д.С.Г.: Вы указали на парадоксы, которые всегда возникают в случае излишнего стремления к комфорту. Примеры ясно показывают, как мы становимся пленниками собственных потребностей — вполне естественных, но доведенных до крайности. Но возникает вопрос: является ли проблема комфорта сугубо материальной? Можно ли свести стремление к обеспеченности, уюту, удобству только лишь к материальной стороне жизни?
Х.А.Л.: Думаю, нет. Мне кажется, что потребность в комфорте имеет психологическую природу или, лучше сказать, психосоматическую, то есть и физическую, и психологическую. Но нужно отметить, что есть и духовный комфорт, и бывает, что, стремясь к материальному и психологическому удобству, мы отказываемся от комфорта духовного.
Предположим, нам нужно снять квартиру. Мы настолько поглощены материальным, конкретным и приземленным, что первое, на что мы обращаем внимание при выборе квартиры, — это место, где мы будем есть, и место, где мы будем спать. Возможно, мы озаботимся также и местом, где удобно читать или слушать музыку, но все же не в первую очередь. То есть во имя физического комфорта мы пожертвуем комфортом духовным, гораздо более тонким.
Вот так наше общество комфорта, базирующееся только на материальных интересах и биологических потребностях нашего тела, подчас лишает нас того, что необходимо для души. И думаю, что именно это заставляет нас чувствовать себя несчастными.
Д.С.Г.: Вы уже сказали в общих чертах о том, что думаете о комфорте и об опасностях, которые в нем таятся. Но в названии темы нашей беседы есть и другая часть, важная, но менее обсуждаемая и менее знакомая. Расскажите, пожалуйста, что такое философия риска и в чем она состоит.
Х.А.Л.: Очевидно, что все люди, которые что-то совершили, — рисковали. Вспомним Колумба или других первооткрывателей, вспомним изобретателей и исследователей, воинов и полководцев, философов и ученых. Но давайте к этому списку добавим и обычных людей — ведь каждый, кто в своей жизни что-либо сделал, должен был так или иначе рисковать. Наши деды говорили: «Кто не рискует, тот не выигрывает», а сегодня к этому часто добавляют: «Да, но и ничего не теряет». Но что это за жизнь, когда мы ничего не приобретаем и ничего не теряем? А чтобы обрести что-то новое, мы должны рисковать. Теория, а лучше сказать гипотеза, согласно которой нам следует довольствоваться покоем и уютной жизнью, катастрофически нас ограничивает. А мы должны всегда быть внутренне готовы к новым делам, к осуществлению новых замыслов, готовы идти навстречу новым приключениям, сделать еще один шаг вперед. В этом есть красота, развитие, выход за пределы — внутренние и внешние.
Если мы видим на горизонте дерево, то чтобы различить за ним новые горизонты, нужно дойти до него и пройти дальше. Если у нас есть какая-то идея, которую можно осуществить, надо попытаться это сделать, чтобы узнать, какие она даст результаты на практике. Если мы считаем, что какой-то человек интересен, нужно осмелиться познакомиться с ним, чтобы проверить это. Допустим, наши ожидания не оправдаются, но тогда мы немного потеряем, а если наоборот — возможно, мы найдем друга, создадим узы с человеком, у которого можем многому научиться и который сможет чему-то научиться у нас.
Эта философия риска, позиция риска — которую мы во многом отождествляем с нашей, акропольской, — по сути есть позиция внутреннего боевого духа, стремления прилагать усилия во всем, что мы делаем, способности сделать еще один шаг, которого мы бы не совершили, если бы руководствовались потребностью в комфорте. Если соображения комфорта предлагают нам сделать нечто на «четверку», надо пытаться сделать это на «пятерку». Стремление требовать от себя большего связано с риском, но риск открывает нам архетипы созидания, новые горизонты, новые контакты. Это стремление каким-то алхимическим образом возобновляет в нас внутренние силы, рождая в нас новый тип личности — человека, который не боится встретиться с трудностями и искать новые решения; человека, способного написать поэму, о которой когда-то мечтал, сочинить музыку, которую когда-то хотел сочинить, протянуть руку тому, кого когда-то боялся, пройти путь, казавшийся очень трудным; человека, который способен что-то делать всегда, в любой момент своей жизни.
Я хотел бы отметить, что для материализма, в который погружено наше общество комфорта, характерен целый ряд правил, ограничивающих человека, в том числе и касающихся возраста. Часто можно услышать: «Не странно ли, что имярек, которому уже сорок (пятьдесят, шестьдесят...), начал учить английский (играть на скрипке, заниматься скульптурой...)?» Но разве нечто внутри нас, что хочет чему-то учиться, имеет возраст? Разве возраст человека определяется сединой? Разве человек в пятьдесят или шестьдесят не может захотеть что-то изучать или учиться играть на скрипке?
Способность смотреть на жизнь по-другому, свежим взглядом — вот форма действия, предлагаемая «Новым Акрополем». Она помогает, опираясь на наши возможности, преодолевать собственные физические и психологические ограничения, преодолевать общепринятые мнения, диктующие, что и когда надо делать. Если принято считать, что все молодые люди должны интересоваться футболом или корридой, как быть тому, кого не интересует ни то, ни другое? Разве такой юноша должен себя чувствовать изгоем или ошибкой природы из-за того, что ему нравится какая-то другая форма выражения, будь то искусство, спорт или философия? И ему необходимо рисковать и совершать поступки, чтобы делать то, к чему лежит сердце.
Отсюда следует необходимость «неоиндивидуализма» — нового типа индивидуализма, который не отвергает общества, не отвергает других людей, а позволяет всем удовлетворять свои стремления и желания, но при этом существовать во взаимном уважении и гармонии. Но будем осторожны, поскольку здесь есть естественные ограничения: к примеру, желание уничтожить одну из этих статуй будет проявлением инстинкта разрушения и вандализма. Я говорю о делах добрых и благородных. И если мы хотим сделать нечто, что не принесет вреда и разрушения, то нельзя жертвовать своими намерениями только из-за соглашательства с окружающим миром. На самом деле не возраст говорит о старости человека; состариться, дорогие друзья, — значит предать, принести в жертву свои мечты, свои надежды. Если это происходит, даже молодой по возрасту человек становится стариком. Мы не должны отказываться от своих мечтаний и надежд, надо пытаться осуществить их здесь и сейчас, прилагая все свои силы и при этом не обижая и не раня никого. Однако, уважая свободу других людей, нам нужно уважать и свою собственную свободу, данную нам от природы.
Д.С.Г.: После того, как мы поговорили и о комфорте, и о риске, возникает следующий вопрос. Обычно эти понятия воспринимаются как противоположности, и дошло до того, что избыточный комфорт и философски понимаемый риск стали непримиримы. Но действительно ли это так, или можно сочетать разумную долю комфорта с разумной долей риска?
Х.А.Л.: Да, это возможно, и именно так, как сформулировано в вопросе: сочетать комфорт и риск в разумной степени. Очевидно, что, посвятив себя поиску комфорта, мы не оставляем места риску, и наоборот, если мы только рискуем, то не оставляем места комфорту. Думая только о комфорте и не давая себе возможности рискнуть, мы утрачиваем духовность, творчество и внутреннюю силу. Выбрав риск и полностью забыв о комфорте, мы делаем нашу жизнь слишком суровой и аскетичной, а большинство из нас к этому не готово. Многих привлекает монашеская жизнь, но не многие ее выдерживают, поскольку имеют искаженное о ней представление. Думаю, что нужно иметь здравый смысл, способность распознавать, чтобы суметь выбрать то, что обеспечивает необходимый комфорт и необходимый риск.
Очевидно, что у каждого из нас есть своя мера по отношению и к тому, и к другому. Может статься, что комфортное для меня не является комфортным для вас, а рискованное для меня будет для вас совершенно обыденным. Следовательно, в этом вопросе лучше не впадать в догматизм и каждому предоставить право свободно определять самому, что для него будет комфортом, а что — риском. Солнце светит всем, но каждый получает от него то, в чем нуждается или что захотел воспринять. Поэтому необходимо здоровое равновесие между комфортом тела и комфортом души. Всем надо одеваться, питаться, принимать лекарства в случае болезни, но ведь кроме этого нужна и духовная жизнь, немного мистическая, нужны книги, музыка — все то, что обеспечивает комфорт души. Комфорт и риск могут сосуществовать всегда, если они сочетаются в разумных дозах.
Д.С.Г.: То, что Вы рассказываете о теории риска, несложно понять, потому что всем нам приходилось ради чего-то рисковать. Но не считаете ли Вы, что этот риск, это стремление «немного дальше» рождает чувство нестабильности? Разве человек, который постоянно находится в движении, в действии, не будет испытывать неуверенности?
Х.А.Л.: Да, очевидно, что он будет испытывать неуверенность, но я думаю, что это чувство по своей сути является стимулом для того, чтобы продолжать движение по пути.
Есть вещи, которые мы делаем ежедневно, — например, ходим. Но если мы не изучали анатомию или медицину, то плохо представляем, каким образом происходит этот процесс. Ходить очень легко: мы поднимаем ногу, и наше тело оказывается в состоянии неустойчивости, неравновесия; затем мы ставим ногу на землю и поднимаем другую, снова приходя в состояние неравновесия, чтобы найти новую точку опоры. Иначе говоря, человек ходит благодаря состояниям неравновесия. Невозможно идти и одновременно оставаться в равновесии. Чтобы передвигаться, тело должно покидать состояние стабильности, проходить через циклы неравновесия и равновесия; благодаря этому мы и ходим.
Думаю, что в духовной сфере происходит то же самое. Иногда необходимо выходить из состояния равновесия, чем-то рисковать, устремляться вперед, чтобы обрести новую опору, а потом следующую, и так далее... Я думаю, что состояние неравновесия естественно, оно рождает внутри нас ощущение движения и приучает нас к этому, создавая «равновесие неравновесия». Это похоже на езду на велосипеде: мы хорошо знаем, что на повороте, согласно законам физики, нужно наклониться, чтобы не упасть. Некоторые вещи совершаются нами автоматически, но, наблюдая за ними, мы можем извлечь определенные уроки. Думаю, что, исследуя творения природы, философ может научиться многому из того, о чем не прочтет в книгах, — например, как функционирует наше тело или как все в природе движется.
Земля тоже вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца именно потому, что не находится в состоянии равновесия. Одно из таинств геометрии тел — это отношение между диаметром и длиной окружности, между диаметром и площадью сферы, которое помогает нам понять принципы движения тел в пространстве. Они движутся в пространстве, поскольку не находятся в состоянии совершенного равновесия. Наш организм постоянно усваивает и выделяет определенные элементы, и это неравновесие позволяет нам жить. Сама жизнь есть постоянство неравновесия — понятно, что речь идет о неравновесии, уравновешенном внутри великого неравновесия.
Поэтому мы должны более глубоко понять взаимосвязь, существующую между равновесием и неравновесием внутри великого цикла, включающего в себя все неравновесия. Думаю, что человек может нормально и естественно жить с чувством риска, не испытывая при этом смятение и тоску. Хотя, возможно, немного смятения нам не помешает — ведь иначе как жить, если в жизни не присутствуют в разумной мере и беспокойство, и радость, и удовольствие, и разочарование? Мы же сделаны не из камня и не из дерева, и время от времени нам необходимо испытывать неудовлетворение, благодаря которому в нас рождается сила для чего-то нового, а иногда необходимо испытывать удовлетворение, чтобы убедиться в правильности того, что мы делаем.
Д.С.Г.: Значит, философию риска можно понимать как средство, а полную гармонию — как конечную цель? Иначе говоря, риск — это лишь форма достижения чего-то?
Х.А.Л.: Да, риск — это форма, метод, ибо, в конце концов, чем мы рискуем?
Д.С.Г.: Этот вопрос задавали многие философы. И в самом деле, чем мы рискуем?
Х.А.Л.: Очевидно, что мы рискуем тем, что уже имеем. Мы не можем рисковать тем, чего у нас нет. Но мы не должны рисковать всем, что имеем, тут надо быть достаточно разумным. Извините, что вновь обращусь к тому же примеру, но думаю, это будет полезно: если, желая сделать шаг, я подниму ногу, то неравновесие, в котором я окажусь, приведет меня к новому равновесию. Но если я при этом буду двигаться слишком быстро, то толкну того, кто находится рядом. Иначе говоря, нужно быть очень внимательным и разумным. Есть такое выражение: «куда дотянется рука». Вот в чем разумность: если я знаю «длину своих рук», то знаю, что/ смогу с их помощью сделать, куда смогу «дотянуться».
Каждый должен начать познавать себя, чтобы узнать, насколько он способен к риску. Я думаю, что этому можно научиться так же, как мы научились ходить. Когда ребенок делает первые шаги, ему надо помогать и вести за ручку. Не бывает так, чтобы малыш просто встал и пошел. Вначале он ступает неуверенно, держится за мебель, за наши руки, потому что еще не уловил того состояния неравновесия, которое позволяет ходить.
Мы должны действовать точно так же: стараться делать маленькие шаги. И если философское начало заложено в нас от природы, то философская школа может оказаться для нас очень полезной. Здесь, перенимая опыт великих философов древности, мы усваиваем правила, нормы, подсказывающие нам, где таится опасность. Подобно тому, как малыш, который держится за маму или за дедушку, увереннее делает первые шаги, мы, держась за руку Платона или Сократа, Христа или Будды, опираясь на них, прислушиваясь к тому, что они советовали, сможем увереннее идти по жизни. Иногда одна фраза из их учений может помочь нам решить свои внутренние проблемы или объяснить что-то. Следовательно, необходимо прилагать собственные усилия и в то же время знать, на кого можно опереться, чтобы продолжить путь.
Д.С.Г.: Исследуя тему риска, тему чрезвычайно захватывающую, мы встречаем людей, которые рискуют в гораздо большей степени, чем другие; они подвергают себя очень, очень большим опасностям. Видя это, невольно задаешь себе вопрос: а является ли их риск героизмом исключительной личности? Или же это попытка психологического бегства: человек чувствует себя неуютно в мире и поэтому стремится убежать куда-то, чтобы не откликаться на его соблазны?
Х.А.Л.: Согласно нашей акропольской точке зрения, которую я бы назвал духовно позитивной, в каждом человеке, который идет на риск, есть нечто от героя, есть зерно героического. Даже в самых простых случаях, когда человек, например, ходит по канату в цирке, чтобы заработать себе на жизнь. Ведь этот человек мог бы работать в другом месте, где не нужно ничем рисковать, почему же он работает здесь? Возможно, речь идет о какой-то форме психологического бегства или об инстинкте саморазрушения, который в той или иной степени присущ всем. Однако во всем этом присутствует и поиск своей доли славы. Все мы нуждаемся в малой толике славы.
Думаю, что было бы хорошо возродить у молодежи культ героя. Знаю, что сегодня, в эпоху разрушения всех мифов, это может показаться странным, но рискну оказаться непонятым и сказать, что верю в героев. Рискну сказать, что преклоняюсь перед героями, что, по моему мнению, без героев человечество не имеет ни масштаба, ни веса, ни силы, ни высоты. Мы нуждаемся в героических деяниях, нуждаемся в героических образах.
Недавно я был в Гранаде, и один из моих учеников рассказал историю, услышанную им когда-то от деда. Это была история о солдате, раненном во время Филиппинской войны. В госпитале, понимая, что жить ему осталось недолго, он попросил, чтобы к нему подошла сестра милосердия. Та спросила его: «Сын мой, чего ты хочешь? Может быть, исповедаться?» А он ответил: «Нет, сестра. Я умираю, принеси мне, пожалуйста, зеркало». Она принесла, и солдат стал внимательно рассматривать себя в зеркале. И сестра, и соседи по палате удивленно спросили его, зачем он это делает. На что он ответил: «Я хочу увидеть, как умирает испанский солдат».
Этот молодой испанец умер на далеких Филиппинах, глядя на свое отражение в зеркале, умер с той самой толикой славы, с чувством внутренней гордости. Он хотел увидеть, как умирает солдат, воин! Ему было присуще героическое ощущение жизни. Это заслуживает уважения, ибо он сумел преодолеть и боль, и тоску, и страх, и крушение всех планов и надежд своей молодой жизни и просто гордился тем, что он солдат.
Простите за откровенность, но кто из нас обладает такой внутренней гордостью, чтобы в момент своей смерти попросить зеркало, чтобы увидеть, как умирает философ, как умирает испанец? А это нам так необходимо! Когда человек несет это чувство внутри себя, когда оно течет в его венах, отзывается в его нервах, тогда его уже нельзя назвать обычным человеком, ибо это чувство изменяет, трансформирует его и придает ему нечто героическое.
Я знаю, что сегодня немодно говорить о героях, но говорить о том, что сегодня не в моде, — это тоже часть нашей философии риска.
Д.С.Г.: Вы считаете, что риск может пробудить в человеке новые, неожиданные способности, и не только на физическом, но и на психологическом и духовном уровне, способности другого плана, которые могут удивить даже самого человека, открывшего их внутри себя?
Х.А.Л.: Да, это так. Мы когда-то уже говорили на лекциях об идеалах тела и идеалах души, и тогда мы обратили внимание на то, что в разные моменты истории человечество приобретало опыт и добивалось успеха в разных областях. Очевидно, что сегодня мы добились успеха в сфере науки и техники, и таких достижений не было у древних египтян и индусов. Тем не менее, как пишут в современных книгах, похоже, что люди, жившие в Древнем Египте или Древней Индии, обладали способностями, которые мы называем парапсихологическими. И которые сегодня можно встретить в психиатрических клиниках — их изучают как очень странные, уникальные случаи. В те времена существовали братства, группы людей, обладавших парапсихологическими способностями, способностями к интуиции, способностью помнить то, что происходило с ними в предыдущих воплощениях, способностью вступать в контакт с теми, кто ушел из этого мира, способностью телепатически общаться с близким человеком или другом, находящимся далеко. Я думаю, все это было возможно потому, что эти люди жили согласно психологии риска, иначе говоря, они были не настолько поглощены идеей комфорта, как мы.
Вы хорошо знаете, что потребность создает инструменты для ее удовлетворения, что необходимость побуждает нас к действию. Если у меня есть телефон и если заболел близкий мне человек, который живет в Америке, во Франции или где-то еще, и я очень за него волнуюсь, что я сделаю? Я просто подойду к телефону, наберу его номер и поговорю с Парижем. Я спрошу своего заболевшего ученика: «Привет! Как дела, как ты себя чувствуешь?» «Все в порядке, не стоит беспокоиться», — ответит он. «Ну тогда до встречи!» Таким образом я легко решил проблему, мучившую меня. Но в древности люди не имели телефона, они не могли, набрав какой-то номер, узнать то, что их волнует. В их сознании накапливались потребности, ибо и они хотели знать, как живут их близкие, но для этого надо было бы совершить путешествие продолжительностью в несколько месяцев. Росло беспокойство, это выводило из состояния равновесия их психику, и она получала возможность вступать в контакт с психикой другого человека, отделенного порой тысячами километров. Сегодня мы утратили способности парапсихологического характера, потому что и комфорт, и материалистический образ жизни не позволяют им развиваться. Думаю, что по мере освобождения человека от уз материализма и культа комфорта эти способности постепенно будут возрождаться.
Вы можете сказать: «Зачем нам парапсихологические способности, если у нас есть телефон?» или: «Зачем нам парапсихологические способности, если у нас есть телевидение?» Все это так. Но если мы зависим от телефона, от телевидения — от внешних факторов, то даже обычная забастовка рабочих-электриков может оставить нас без средств связи. Но на уровне души не существует забастовок, которые могли бы помешать нам общаться с близким человеком телепатически.
С другой стороны, должен сказать, что способности, которые можно назвать парапсихологическими или духовными, укрепляют нашу веру в самих себя, веру в бессмертие души, понимание того, насколько важна духовность. Благодаря этим способностям мы могли бы чувствовать и видеть, выходя за пределы пространственно-временных ограничений. Мы укрепились бы в мистическом восприятии мира и, независимо от того, ходим ли мы в какой бы то ни было храм или нет, приобрели бы внутреннюю уверенность в существовании Бога и нашей собственной души.
Поэтому я думаю, что древние народы и некоторые группы людей обладали парапсихологическими способностями именно из-за отсутствия соответствующих технических средств, и в итоге психология риска, стремление к расширению пределов и сверхусилия привели к тому, что эти способности появились. Я полагаю, что эти способности потенциально существуют в каждом из нас и не являются результатом каких-то заболеваний или психических отклонений. И мы сумеем развить их, если это будет жизненно необходимо.
Д.С.Г.: Из сказанного можно сделать вывод, что баланс комфорта и риска циклически изменяется то в одну, то в другую сторону и что в истории были времена, когда доминировало то одно, то другое восприятие мира. Не могли бы Вы привести пример цивилизации, для которой философия риска была образом жизни?
Х.А.Л.: Да, все циклично, все приходит и уходит, и очень нелегко найти среднее состояние. Посмотрите на маятник: он движется то в одну, то в другую сторону, а потом опять — то в одну, то в другую, снова и снова. Очень трудно найти золотую середину, и поэтому трудно быть справедливым. Иногда гораздо легче быть хорошим или плохим, чем справедливым. Труднее всего обрести чувство подлинной доброты, духовной справедливости, которая, основываясь на неэгоизме, каждому дает то, что ему соответствует. Мы же, как правило, колеблемся между нашими страстями, потребностями и страхами.
На протяжении всей своей истории человечество проходило как через периоды полного материализма, так и через периоды, когда доминировала духовность. В разговоре, подобном нашему, очень трудно точно сказать, когда и в каких условиях это происходило. К тому же прошло то время, когда историю изучали с точки зрения Средиземноморья, и сегодня нам известно, что существовало много других цивилизаций. Если бы я сейчас рассказывал о Средневековье, вы по праву могли бы спросить, о каком именно средневековье идет речь, поскольку можно говорить о средневековье Средиземноморского бассейна, исламского мира или Чичен-Ицы в Месоамерике, где тоже были свои Средние века. И были времена в истории, когда доминировала философия риска, то есть времена героические.
Разве, например, битву при Фермопилах нельзя назвать проявлением героического духа у той группы греков (на самом деле они не были в подлинном смысле слова греками), у тех спартанцев, у тех трехсот лакедемонян, которые вместе с союзниками сражались против миллионной армии персов? Разве царь Леонид не нес в себе героическую способность рисковать? Разве он, пойдя на огромный риск, не спас западную цивилизацию того времени от уничтожения, сделав возможным появление Александра Македонского? Но для этого нужны были героизм, сила и способность рисковать.
Давайте вспомним Рим. Во времена Цезаря и Августа Рим был новым, молодым и способным к риску. Рим расширялся во всех направлениях, распространяя свою цивилизацию и культуру во все уголки мира. Даже его язык лег в основу многих европейских языков, а римское право стало базой для нашего права. В те времена Рим пытался добиться этого. Но посмотрим на поздний Рим в эпоху после Константина. Он потерял свою активность, чувство риска и начал защищаться. Поэтому Аларих без труда завоевал его, именно потому, что Рим утратил изначальное чувство риска, способность идти вперед и занял оборонительную позицию. В это время уже не звучало древнее изречение стоиков «Per aspera ad astra», «Через тернии — к звездам» — оно утратило свою актуальность.
В истории человечества есть моменты, когда доминирует риск. Но вот уже несколько веков в нашу посткартезианскую эпоху мы живем задавленные материализмом, лишившим нас способности рисковать. Понемногу этот материализм пропитал нас и превратил в толпу, в массу. Мы не хотим брать на себя риск, начинаем избегать его и в силу этого становимся частью самых разных систем.
Во время своих путешествий, особенно в Соединенных Штатах, я был свидетелем многих несчастных случаев. И больше всего поражало безразличие людей, на глазах которых произошла авария, безразличие, с которым они воспринимали чужое несчастье. Они могли смотреть на пострадавшего с сочувствием, но, как правило, никто ему не помогал. И не потому, что они плохие, а просто все знают, что есть система скорой помощи, которая должна решать такие проблемы. Но эта вера в систему полностью лишает человечности, если мы можем холодно наблюдать такие вещи. Необходимо выйти из этого состояния отчуждения и хотя бы на мгновение стать людьми! Если в этом зале кто-то упадет на пол, какой будет наша реакция? Что нам подскажет сердце? Мы подбежим к человеку, чтобы узнать, что с ним, спросим, есть ли в зале врач, постараемся хоть как-то помочь. А что можно сказать об обществе, где в подобном случае все продолжали бы слушать лекцию? Ведь кто-то пошел, чтобы позвонить в «скорую», а нам не стоит в это вмешиваться, это не наше дело. Но ведь так мы придем к полной бесчеловечности!
Информация о трагических событиях, катастрофах, войнах уже не затрагивает наше сердце. Мы читаем о том, что где-то люди убивают друг друга, страдают, и в то же время спокойно пьем свой кофе с крекерами и обсуждаем это с друзьями или с семьей: «Смотри-ка, в такой-то стране снова начали сражаться» или: «Слышали, вчера было землетрясение и погибли тысячи человек». Весь этот разговор пронизан отчужденностью и безразличием — да, погибли люди, но ведь есть международные организации, которые помогут. Что касается войны, то есть ООН, которая постарается решить этот вопрос, либо в эту страну войдут русские или американцы... Разве это наша проблема? Наша проблема — выпить свой кофе с крекерами.
Все уже продумано, все организовано, все, что нас окружает, функционирует, как огромный механизм. Зачем о чем-то думать? Если кто-то рядом будет кричать и звать на помощь, зачем идти? Есть полиция, которая для этого и существует и которой мы платим! И мы спокойно продолжим нашу лекцию об обществе комфорта и риске. И даже можем посетовать: «Что он так кричит? Пусть позвонит в полицию!» В этот момент его, может быть, душат, но мы скажем: «Нет, пусть ждет полицию».
Мы настолько привыкли к автоматизму, который нас окружает, привыкли жить внутри часового механизма, ожидая появления кукушки, что забыли, как надо реагировать, как реагировать по-человечески, из чувства любви. Это самое большее, что мы могли утратить, и никакие электрические аппараты, самолеты или магнитофоны не могут этого заменить. Может быть, именно поэтому мы, живущие сейчас внутри цивилизации, поглощенной комфортом и стремлением к удобству, иногда ощущаем тоску, тяжесть на сердце, а иногда потребность поделиться этим.
Разве мы достаточно умны, чтобы понять те замысловатые документы, которые издают правительства? Не только в Испании, но и во всем мире ничего не говорится ясно, так, чтобы мы могли сказать: с этим я согласен, а с этим — нет. Все говорят подобно древним сивиллам — загадочно и туманно. Например, террористов энергично осуждают, но при этом не ограничивают ни их действий, ни их свободы, ни их возможности делать то, что они делают... Мы живем в мире, где нет ничего конкретного, где все боятся и никто ни о чем ясно не высказывается. Рассказывают о группе неизвестных, которая штурмовала тюрьму, но на самом деле, эта «группа неизвестных» просто несла десятиметровые транспаранты. Говорят о предполагаемых убийцах, но на самом деле эти «предполагаемые» убийцы виновны в смерти десятков людей.
Нам необходимо возобновление человеческих ценностей, которое даст нам возможность возвыситься, выйти из тумана лжи и лицемерия материалистического мира, который нас окружает.
Надо возродить философию риска!
12 марта 1977 г.
Мадрид, Испания