Европа середины XIX века. Помимо всех грандиозных событий в политической, экономической и тому подобной жизни что-то очень значительное происходит во внутренней жизни людей — менее заметное, но более важное, так как именно оно впоследствии определит судьбу Европы и всего мира. Как будто гигантский маховик истории пришел в движение внутри наших душ, начав новый свой поворот, разрушая то, что казалось незыблемым. Снова стали актуальными вечные вопросы о природе человека, о его месте и роли в мире, о предназначении. Тогда немногие это осознавали, в основном это были художники, поэты, писатели, философы. Их главная заслуга, наверное, не только в попытке ответить на эти вопросы, а в том, что они сформулировали эти вопросы для нас.
В первой половине XIX века датский философ Сёрен Кьеркегор пишет о кризисе человека, утратившего свои идеалы. Его идеи — зерна будущей экзистенциальной философии, один из основных вопросов которой — реальность человека, его положение и его перспективы в мире. Эти же вопросы волнуют Ибсена, которые он ставит в своих пьесах. Одной из постоянных его тем является конфликт между прошлым и настоящим. В «Кесаре и Галилеянине», «Бранде», «Пер Гюнте» Ибсен поднимается до глобальных исторических проблем — смерти старых идеалов и поиске новых, который приводит порой к крайностям. Мы прикоснемся только к одной из этих пьес — «Пер Гюнту», написанной в 1867 году, два года спустя после выхода «Бранда» (их герои полностью противоположны друг другу, как будто Ибсен исследовал различные способы реакции на кризис).
* * *
Кто он, Пер Гюнт? Потомок старинного рода Гюнтов — когдато богатых, но оставивших Перу лишь воспоминания об утраченном богатстве и фантазии, в которых он никак не менее чем король — почти сказочный Иванушкадурачок. Хорош ли он? Плох ли? Добр ли, зол ли? Трудно определить. Он вроде бы добрый и чистый душой, но на деле творящий всяческие гадости. Его любовь и нежность к матери, которую он провожает в ее последнее сказочное путешествие, способны вызвать у читателя слезы, но через минуту Пер Гюнт предстает перед нами как лжец и хвастун… Его отношения с местными красотками просты и непритязательны, но его благоговение и трепет перед Сольвейг потрясают. Одним словом, он человек и проявляет противоречивые человеческие чувства… В его жизни лишь два священных существа — его мать Осе и Сольвейг, и, что важно, именно они спасают его. Больше ничего священного нет. О Боге речи не идет, Гюнт с трудом вспоминает чтото прочитанное о нем в детстве…
* * *
Итак, Пер уводит свою бывшую возлюбленную Ингрид с ее собственной свадьбы, соблазняет трех пастушек, а затем Женщину в зеленом, которая оказывается дочерью тролля — горного короля, Доврского старца (известный персонаж норвежского фольклора). Чтобы породниться с ним, Пер и сам едва не стал троллем. Вот тут стоит задуматься: а как и почему вообще человек может стать троллем? Не говорит ли эта возможность о некой изначальной или врожденной двойственности человека? То есть человек с момента сотворения способен как подняться над собой, так и опуститься ниже себя. Возможно, в этом — ключ к пониманию пьесы.
Ибсен проводит параллель между этими двумя мирами: троллей и людей.
Пер Гюнт
...А разве у нас не такие дела?
Не выглядит золото словно зола?
И ежели светит заря к нам в окошко,
Не кажется нам, что торчит в нем рогожка?
Женщина в зеленом
Черное белым слывет, уродство слывет красотой.
Пер Гюнт
Великое — малым, а грязь — чистотой.
Женщина в зеленом
Взаправду, как общего много меж нами!
Но все же есть одно принципиальное отличие между природой тролля и человека:
Доврский старец
Скажи, от людишек чем разнится тролль?
Пер Гюнт
Да ровно ничем. Это все ведь одно:
Здесь маленький щиплет, а крупный грызет,
Но это вошло и у нас в обиход.
Доврский старец
Твое наблюденье довольно умно,
Но день — это день, а ночь — это ночь,
И сделаны мы не совсем уж точьвточь.
Послушай меня да раскинька умишком:
Под солнцем все люди объяты одним,
Твердят: «Человек, будь собой самим!»
У нас же в горах говорит любой:
«Тролль, упивайся самим собой!»
(здесь и далее выделено мной. — И. Б.)
Вот в этом словечке одном и все разница — быть самим собой или упиваться самим собой… В результате разговора с Доврским старцем Пер отказывается от невесты и сохраняет свою жизнь только благодаря мистическому заступничеству матери.
Но после спасения от разъяренных троллей его ждет еще одна магическая встреча — со странным и очень древним существом. В разных переводах пьесы его называют несколько поразному, например в переводе А. и П. Ганзена — Великая Кривая, а в переводе П. Карпа — Великий Кривой. Возможно, у этого существа нет пола. Это нечто, похожее… а вернее, не похожее ни на что, тоже имеет природу тролля.
Пер Гюнт
Прочь убирайся с дороги!
Голос
Нет, обойдика сторонкой, Пер Гюнт!
Пер Гюнт
Взад ли, вперед ли — ни с места!
Тесно и вне и внутри!
Там она, тут она — всюду:
В круге какомто верчусь!
Выйду, и снова я заперт!..
Эй, назовись! Покажись!
Что ты такое?
Голос
Кривая...
Интересно, что Пер Гюнт не выдуман Ибсеном, так же как Фауст не выдуман Гёте. Охотник Пер Гюнт — сказочный персонаж норвежского фольклора, как и чудовищный тролль по имени Кривой, которого Пер сказочный побеждает. Словарь сообщает: «Великий Кривой из Этнедаля — тролль Bøyg — древнее существо из низшей норвежской мифологии, подобное холодной и скользкой змее, проникающей всюду». Чемто оно напоминает змея Апопа или Ререка из древнеегипетской мифологии, извивающееся тело которого символизировало иллюзорный материальный мир. Однако вернемся в долину Гудбранда, где Пер проходит свои испытания. Возможно, именно эта сказочная встреча потрясла Ибсена, и он из этого маленького зерна вырастил свое удивительное растение. Правда, герой Ибсена в отличие от своего фольклорного прототипа уже не совсем герой — времена меняются. Может быть, для Ибсена само имя этого чудовища — Кривой — дало важную идею: его герой всю жизнь идет не прямо, а криво, в обход, сторонкой. В этом он — полная противоположность герою другой пьесы, которую мы уже упоминали, — Бранду.
И снова от верной гибели его спасает мистическое заступничество его матери и Сольвейг…
Издалека доносится колокольный звон и пение псалмов.
Кривой (обращаясь в никуда, едва дыша, шепчет)
Хранят его женщины; сладить с ним — трудное дело.
* * *
Забавы с чужой невестой дорого стоили Перу. Его изгоняют из деревни, и он устраивает свою новую жизнь в лесу, в одиночестве. Кажется, начинается новый этап его жизни... Оставив, несмотря на великую любовь к ним, своих родителей и сестру, к Перу приходит Сольвейг — великий дар Судьбы… Почему? Что она видит в нем? Возможно, гораздо больше, чем его односельчане или он сам… Однако его прошлое в образе Женщины в зеленом является к нему вместе с их сынком (помните приключение с этой дочкой Доврского старца?) и требует своей доли счастья. И Пер Гюнт, не вынеся встречи со своим прошлым, бежит от своего настоящего и будущего, бежит от Сольвейг и от себя самого...
Пер Гюнт
Сторонкой обойти дала совет
Кривая мне. И тут придется так же...
Ну, вот и рухнул с треском мой дворец!
Стена воздвиглась между ней и мною...
И разом стало гадко здесь, и радость
Моя состарилась... Да, да, сторонкой.
К ней через эту грязь прямой дороги
Мне не найти…
* * *
Итак, он пускается в свое собственное плавание по всему миру, всеми усилиями зарабатывая деньги в Европе и Азии, Африке и Америке… Занимался разным: возил в Китай божковидолов — вроде как грех, однако возил туда же и миссионеров, тем самым и грех заглаживал, и прибыль получал… Рабами торговал, но без жестокости, даже заботу о них проявлял. Вел бизнес, одним словом. Все как обычно, все как у всех, у любого из нас — удачи, неудачи, проблемы, решения… Впрочем, какие там проблемы? Так, мелочи; настоящая проблема ждет его впереди...
В течение всех его путешествий и авантюр мысли Пера, будто одержимые, постоянно крутятся вокруг вопроса, что такое «быть собой», в постоянном поиске формул особенного бытия. Но чтото в этом поиске не так. Как будто с каждым разом он все больше уходит в слова, все дальше от самой жизни. Что это говорит в нем?
Пер Гюнт
Вот чем быть должен человек? Ответ:
Самим собой! Оберегать он должен,
Лелеять свое «я» и развивать.
А мыслимо ли это, если кладью
Себя навьючит он, что твой верблюд…
Или...
Плыть по реке времен сухим, всецело
Всегда самим собою оставаясь…
В финале путешествия Пер попадает в сумасшедший дом, где то ли главный врач, то ли главный сумасшедший объявляет ему, что разум скончался и теперь все стало наоборот — безумным стал мир, а здесь, внутри этих стен, — оплот разума и Гюнт — царь этого нового мира. Это вершина и кульминация пути Гюнта, предел его идеологии.
Доктор Бегриффефельдт
...каждый
Является «самим собою» здесь
И более ничем; с самим собою
Здесь каждый носится, в себя уходит,
Лишь собственного «я» броженьем полон.
Здесь герметическою втулкой «я»
Себя в себе самих все затыкают.
Здесь для беды чужой нет слез; вниманья,
Чутья к чужим идеям не ищите;
Мы сами по себе и для себя
Во всем — до мозга самого костей!
И это мир, которым правит Гюнт. Гюнтиана, о которой мечтал Пер Гюнт, родилась, и судя по всему, Ибсен хотел сказать, что мы все уже живем в ней. И, как ни грустно, возможно, мы живем в ней до сих пор…
* * *
Но вернемся к сюжету пьесы. Седым стариком, разочарованным, даже обозленным на мир и судьбу, Гюнт возвращается на свою забытую родину. В отцовском доме распродают старые вещи, а он «распродает» свое — все, к чему когдато тянулась его душа, да что так и осталось не воплощенным…
На старом пепелище (очень точный образ!) он сталкивается со всей своей непрожитой жизнью: мыслями, которые он не додумал и не реализовал, словами, которые не высказал, песнями, которые не спел… Он слышит голос своей матери Осе, укоряющей, что не довез ее до дворца, куда обещал… как будто прошлое не может состояться без завершения в будущем. Ибсен ставит очень важный вопрос: верно ли, что «тот делает добро, кто не делает зла»? Достаточно ли такого «отрицательного» добра? Оправдает ли человек себя только лишь этим? Не требуется ли добра активного, «положительного»?!
Однако час пробил. На ближайшем перекрестке, уже почти в самом конце его пути, схватил его за рукав таинственный мастерпуговичник, желающий перелить его душу, как расплавляют и отливают вновь неудавшуюся пуговицу, ибо Пер Гюнт так и не стал самим собой… Вот она — действительно важная и может даже единственная наша проблема. Здесьто и вскрылась страшная истина: а кто ты, Пер Гюнт? Да понял ли ты вообще, кто этот «сам собой», такой, каким тебя создал Господь, с печатью божественной на челе? Или ты — как луковица, с которой он в одном из эпизодов пьесы снимает одну за другим чешуйки, пока уже ничего не остается. Ровно таким же образом он «распродает» все, что считал своим: придуманный им королевский дворец и царского скакуна, мечту быть книгой с серебряными застежками у девушки в руках, бороду пророка, седины безумного и свою соломенную корону… Вопрос лишь в том, осталось ли от Пера Гюнта за всем этим «богатством» хоть чтото стоящее. И каково это — вдруг осознать, что тебя нет?! Что ты всю жизнь, сам того не осознавая, жил не человеком, а троллем?!
Между Пуговичником и Пером происходит замечательный диалог, подводящий черту под размышлениями о том, что значит быть собой. Пуговичник требует переливки души Пера, как негодного материала, ничему не послужившего. Пер защищается всеми силами. Но чего он боится? Не смерти как таковой, в обыденном ее значении, он боится утратить себя, такого, какой он есть. Как же велика его любовь к себе, к своему «гюнтскому» облику — я есть то, что я есть, и это все мое родное, любимое, и ни с чем из этого я не хочу расстаться! Ничего этого я не хочу менять!
На вопрос Гюнта сам Пуговичник отвечает: «...быть самим собою — значит отречься от себя…» Вот это одно из важнейших посланий пьесы. Ибсен как будто всеми силами пытается обратить наше внимание на то, какими мы видим свой путь и свою жизнь, обратить внимание на одну великую истину: «Сберегший душу свою потеряет ее...» Как следует из дальнейших диалогов в пьесе, Ибсен понимает, что людей вполне довольных собой, не способных на действительно важные, значимые поступки становится все больше. Один из собеседников Пера (по его копыту и когтям можно понять, кто он) говорит: «Ну кто же дровишки пожелает тратить в такието тугие времена на дрянь подобную, что неспособная ни на какой порыв — ни злой, ни добрый?» Слова эти жестки и правдивы: много ли в нашей «стране воспоминаний» того, что вызвало бы у нас трепет радости или слезы искренней печали, восторг или отчаяние? Не слишком ли пустынна эта страна нашей души?
Интересно, что в начале пьесы Ибсен упоминает: в детстве Пер любил отливать пуговицы, и его плавильный ковшик неоднократно всплывает по ходу пьесы. С таким же ковшиком приходит к Перу и мастерпуговичник. Не значит ли это, что человеку самому предназначено отлить себя, и если он не делает этого сам, тогда вступают в игру другие силы?
Пера снова спасает Сольвейг. Вопрос в том, кто спасет всех нас?
* * *
Так что же нам делать? Ответ, который предлагает Ибсен, возможно, имеет корни в философии Кьеркегора. В своей работе «Понятие страха», вышедшей в 1844 году, он пишет парадоксальные на первый взгляд вещи: «Страх — это возможность свободы, только такой страх абсолютно воспитывает силой веры, поскольку он пожирает все конечное и обнаруживает всю его обманчивость… Если же говорящий полагает, напротив, что величие его состоит в том, что он никогда не пребывал в страхе, я с удовольствием предложу ему мое разъяснение: это произошло потому, что он совершенно бездуховен». Но важно, что Кьеркегор разделяет понятия страха и боязни; в его трактовке, страх — это скорее глубоко внутренняя тревога перед возможной потерей внутренней опоры.
Этот экзистенциальный страх, о котором говорит Кьеркегор, а за ним и Ибсен, — страх существования — порожден неопределенностью, из которой человек строит свою жизнь. Давайте попробуем на минуту отвлечься от текущей действительности… Но что мы сможем увидеть, не глядя на эту самую действительность? Во что упрется наш взгляд, кроме тумана и темноты, в которых блуждает Пер Гюнт? Тумана и темноты, которые рождают страх. И этот страх побуждает человека верить в нечто высшее и добиваться его, побуждает менять себя, ибо не позволяет упиваться собой, побуждает выходить за рамки своего эгоизма и отказываться от того, что мы, как правило, называем собой... Такой страх продуктивен. Вспомним разговор Гюнта с необычным пассажиром, являющимся вдруг перед ним на корабле по дороге на родину. Возможно, именно об этом страхе, противостоящем нашему довольству собой и жизнью, говорит этот самый загадочный персонаж:
Пассажир
Друг мой, вам случалось
Испытывать хоть раз в полгода страх, —
Спасительный, серьезный страх, и быть
До глубины души им потрясенным?..
Иль раз хоть в жизни одержали вы
Победу, что дана нам страхом?
Может и нам пора оглянуться вокруг и почувствовать тревогу, заставляющую преодолеть довольство самим собой и всем вокруг, тревогу, побуждающую сражаться с внутренней инерцией и утверждать непреходящую реальность того, что выше и больше нас? Перестать беречь себя и начать действовать, а не только не творить зла?
В конце концов, что бы ни говорили критики Ибсена, его пьеса звучит очень оптимистично. Предназначение человека — от Бога. Ибсен убежден в этом, он верит, что и у Пера оно есть. Именно поэтому о нем вообще можно говорить, ибо оно делает человека реальным, именно поэтому разговор о положении человека в мире вообще возможен. Именно поэтому его любит Сольвейг, иначе за что?