«Вселенная состоит не из атомов — из историй» — открытка с сонными горами и глубоким, высветленным звёздами небом торчала из-под зеркала. Погода была тоскливая, промозглая осенняя Германия лезла под пальто, и эта фраза над раковиной была как улыбка старого друга.
…К тому же она удивительно подходила к месту: раковина находилась в Институте культурной антропологии и европейской этнологии. Несмотря на громоздкое название, он небольшой: библиотека, архив и лекционные комнаты вмещаются в два домика. Скрипучая лестница ведёт в вестибюль первого, Серого дома и дальше в заросший двор с сарайчиком для велосипедов. Второй дом за цвет называют Жёлтым, но неприятные ассоциации разбавляет солнечно-оранжевая черепица, и хмуро-жёлтые стены светятся от этого почти по-южному, а весь дом с витражными окнами верхних этажей напоминает картинку из книги сказок.
На этих верхних этажах находится Энциклопедия сказок. Это отделение Академии наук Геттингена, университетского городка в центре Германии, где с 70-х годов XX века собирают и изучают сказки народов мира: сотни и сотни затрёпанных и хрустященовых томиков со сказками, с толкованиями сказок, с биографиями авторов сказок и собирателей.
Впрочем, любимая научная тема здесь по-прежнему первые собиратели. Книги братьев Гримм и о братьях Гримм занимают целый раздел. Сказок они не писали: собирали и обрабатывали истории из деревушек вокруг городков Касселя, Марбурга, Геттингена.
«Братья Гримм в Геттингене? О, это общее место в туристических путеводителях, — профессор Уте, директор Энциклопедии сказок, улыбнулся и повозился на стуле. — Правда, теперь мы из этого маршрута выпали: Геттинген отказался платить маркетинговые взносы. А вот Кассель и Марбург на Немецкой дороге сказок есть».
В кассельской гимназии Вильгельм и Якоб учились, когда одному было десять, другому одиннадцать лет (платила тётя, и старались они отчаянно, так что закончили курс за четыре года вместо восьми). А в Марбурге братья, которые уже тогда решили не разлучаться, занимались юриспруденцией — и собирали сказки. Потом вернулись работать в кассельской библиотеке. В то время появились два тома «Детских и домашних сказок» (тех самых — «Бременские музыканты», «Горшочек каши» и другие) и два тома исследований немецкой мифологии. Наконец в 1829 году Якоб согласился на место профессора и библиотекаря в Геттингенском университете.
Ехать не хотелось. Якоб надеялся на должность главного библиотекаря в Касселе: здесь можно было работать три часа в день, а остальное время заниматься любимыми языковыми исследованиями — но не сложилось.
Поэтому декабрьским днём 1829 года братья появились в Геттингене — прообразе университета Нового времени с приматом беспредельного поиска, где «быть профессором» означало «быть мыслителем и философом». Это звание и право на свободу духа братья вместе с пятью другими профессорами попытались защитить в 1837 году.
Пока же они поселились на современной Аллее Гёте, и на первом этаже дома Якоб стал читать лекции. Правда, без удовольствия — преподавание и библиотека отнимали у научных исследований слишком много времени, а у Вильгельма, который с детства мучился слабыми лёгкими, ещё и здоровье. Дом этот не сохранился, но неподалеку от Института культурной антропологии появилась Аллея братьев Гримм.
Собственно, кроме названия, о них здесь ничто не напоминает. Это бюргерская улочка под тёмными дубами, с черепичными крышами и плетистыми розами по стенам. Пахнет палыми листьями и на въезде — сладостями: улица начинается конфетным магазинчиком и пару километров взбирается в гору.
Геттинген лежит в отрогах Гарца, горного массива с напластованиями легенд и романтических историй. Здесь находится Брокен, ведьмина гора, и пещера Барбароссы, где спит, укутавшись в бороду, император Фридрих I.
Но всё это за границей города. Аллея же братьев Гримм — тихий «спальный район» с той разницей, что маленький Геттинген весь похож на спальный район, а этажей в нескольких «многоэтажных зданиях» вряд ли наберётся больше десятка.
Старый Геттинген — подковка с сеткой коротеньких улочек и переулков, которым и названия давать совестно. Переулки эти коварные: наткнёшься на магазинчик и потом ищешь его неделями, будто и не было.
Здесь всё миниатюрно. Комнатушки в скрипучих домах сдавлены низкими потолками. Беспорядочные стонущие лесенки прыгают с этажа на этаж. Мелкий канал Лейне заботливо облицован камнем, но плавать в нём могут разве что утки. Канал этот связан с ручьём Готе, который дал когда-то название деревушке Гутинги, «деревня на воде». Потом в неё влились соседние Гроне, Веенде и другие, образовав современный Геттинген.
По выходным в Старом городе тихо. Гуляют по мостовым голуби, редкие прохожие заглядывают в игрушечные витрины. Туристы фотографируют такой же игрушечный домик XV века на углу Барфюсер- и Юденштрасе: вишнёво-красное дерево и старинные резные фигурки первого домовладельца и персонажей Ветхого Завета.
Недалеко от этого перекрёстка — скрипичная мастерская (миниатюрная и упрятанная в беспорядочных переулках, так что даже местные жители о ней не слышали). Здесь охотно слушают джаз и скрипку, а снаружи играют на аккордеонах два пожилых задумчивых турка…
Геттинген весь похож на музыкальную шкатулку из старой сказки. Широкая, гулкая мелодия, в которой звучит зов далёких горизонтов и безграничного поиска, словно упрятана в тесный скрипучий корпус. Он красив, как антикварная игрушка, но вытерся, и мелодии тесно в нём — тесно в старой сказке с привкусом бюргерских забот, из-за которых магазины начинают праздновать Рождество уже в октябре…
Улицы Старого города — торговые, здесь продают и продают, места для музыкантов строго определены, и монет в футлярах от аккордеонов почти не видно. Музыканты — привычная деталь торгового ландшафта, как столики у кафе, как густые ряды велосипедов у фонарей. Иногда этот заведённый порядок взрывают цыганята — они поют, сверкая чёрными глазами, гремят бубнами и пританцовывают.
От Аллеи братьев Гримм сюда можно добраться в десять минут. Но сначала по правую руку, за старинным Институтом археологии и истории искусств, открывается площадь Геттингенской семёрки — мощённый булыжником пятачок между новыми корпусами университета и стеклянной библиотекой. Велосипедное движение здесь уплотняется, особенно по утрам. Время в Геттингене можно сверять по башенным часам, которые переливчато звенят утром в десять и в шесть вечера, — и по количеству студентов на улицах. Если утром на перекрёстках стукаются рулями велосипеды, значит, дело идет к 10.15, когда начинаются первые лекции и семинары.
Братья Гримм преподавали на факультете философии поэзию, немецкий язык и «правовые древности». Во вступительной речи Якоб говорил о «De desiderio patriare» — любви к родине и значении для неё родного языка. Вильгельм же, которому место профессора философии нашлось только в 1831 году, рассказывал об истории и поэзии, а первый лекционный цикл посвятил «Песне о Нибелунгах».
Так они работали, учили и исследовали до 1837 года. Уже умерла сестра Лота; уже Вильгельм несколько раз ездил на воды и тяжело болел; уже Якоб выставил за дверь младшего брата Фердинанда — художника, который временами надолго появлялся в Геттингене и, нигде не работая, жил у Якоба и Вильгельма, случилось это в 1836 году. А в 1837-м, в год столетнего юбилея Университета имени Георга Августа, семь профессоров отправили ганноверскому королю Эрнсту Августу протест. Новый монарх отменил конституцию, и Геттингенская семёрка отказалась принести присягу.
Был большой скандал. Многие профессора и горожане сочувствовали, хотя и беспокоились о будущем. В конце концов, университет за сто лет приобрёл европейскую славу (здесь трудились математик и астроном Гаусс, физиолог Галлер, историк Шлецер, учились дворяне, а авторитет Геттингенского научного общества не уступал европейским академиям). Жизнь города так или иначе была связана с нуждами студентов, а большая часть домов специально обустроена под сдачу — от роскошных апартаментов для английских принцев до комнатушек рядовых школяров.
И всё-таки Геттингенский университет стоял у истоков европейского свободомыслия. На июльскую революцию 1830 года в Париже студенты и горожане ответили в 1831 году волнениями и требованием уравнять в правах рядовых граждан и аристократию. В 1837 году новости о протесте семи профессоров за несколько дней взбудоражили и студентов, и всю Германию, и даже выплеснулись за границу. Началось противостояние абсолютной власти монарха и конституционного порядка. Впрочем, Геттингенская семёрка не хотела революции и предупреждала студентов не впадать в политические крайности. Но уволили всех.
История эта как-то очень подходит Геттингену. Свободный дух и поиск без границ пульсируют в старых узких улицах, романтика и волшебная материя сказки — в политических условностях и рутине. Да и братья Гримм не отвечают образу сказочников. Во-первых, сказки они собирали не сами — просили родных и знакомых записывать по памяти или искать, где только могут (вскоре все, кто был хоть сколько-нибудь близок к науке, отправились бродить по окрестным деревушкам).
Во-вторых, братья не всегда придерживались своих же принципов: говорили о неприкосновенности исследовательского материала — и так переработали сказки, что от народного языка мало что осталось. Но тут они были, пожалуй, правы. «Детские и домашние сказки» записывались со слов посыльных, конюхов и извозчиков, с крепкими выражениями и грубоватыми подробностями. Братья вычистили язык, собрали разные варианты сюжетов в один, так что из «народных» историй (всё-таки рассказчики были из горожан) получились почти авторские сказки.
Впрочем, в таком виде они и нашли благодарную и широкую публику — ребятишек, которые ждали книги в подарок на Рождество и перечитывали их до бесконечности.
В конце концов, братья Гримм, пожалуй, всё-таки писали сказки. В той же степени, что и Шарль Перро, и Александр Афанасьев — романтики первой половины XIX века, фольклористы, очарованные звуками родной речи. Тогда рождалась этнология, какой её знают учёные сегодня. Тогда пришла уже усталость от бурного рационализаторства предыдущего столетия, которое чудеса низвело до научных фактов, а народные характеры препарировало, систематизировало и занесло в статистические таблицы.
Романтики захотели вернуться. Написать историю духа, найти что-то важное и всеобъемлющее по ту сторону агрессивного разума. Они обратились к чувствам, ощущениям и туманным воспоминаниям народного духа, которые нужно было искать в мифах, песнях и сказках — в историях. Потому что истории составляют большую часть нашего мира. Потому что все самые великие и прекрасные события — это истории, оставшиеся в воспоминаниях. И, да, потому что вселенная состоит не из атомов. Из историй.