Молодой человек в последний раз оглянулся на свой дом и, повесив на плечо дорожную сумку, зашагал прочь. Вот и все, прости-прощай, разлюбезный Швабский край! Сколько дорог придется пройти вдали от тебя, сколько книг перечесть, сколько слез пролить! Правда, юноша, безмятежно идущий навстречу встающему солнцу, еще не знает об этом. Как не знает и того, что скоро его жизнь перевернется с ног на голову: он будет измучен занятиями и гоним церковью, не единожды влюбится и крепко подружится с такими же школярами, как он сам. И еще он станет слагать стихи — может быть, самые прекрасные стихи на свете…
А пока — прощай, Швабия!
Неспокойными были XI–XII века. Европу вдруг захватила идея освободить христианские святыни Палестины от власти «неверных». Впрочем, не только святыни. «Освободите Святую Землю из рук язычников и подчините ее себе», — призывал Папа Урбан II, обещая тем, кто ринется в бой, рай на земле и отпущение грехов. Началась эпоха Крестовых походов.
Тысячи людей шли воевать в Иерусалим. Ремесленники покидали свои мастерские, крестьяне оставляли поля, подростки убегали от родителей. «Так хочет Бог!» — восклицали они и сбивались в отряды, стремясь присоединиться к рыцарским войскам. Европу словно охватил дух бродяжничества.
В начале XX века советский физик Александр Леонидович Чижевский предположит, что этот «массовый психоз» был спровоцирован необычной солнечной активностью. Другие исследователи полагают, что людей вдохновила речь Папы Римского, обещавшего реки из «молока и меда» в палестинской земле. Но каковы бы ни были причины безумного похода, на самом деле происходило страшное. Многие в пути погибали от голода и болезней, многие, не выдержав трудностей, возвращались обратно, многим просто не нашлось места в рыцарских отрядах. Европа была заполнена бродячим народом: отрядами солдат, труппами артистов, нищенствующими монахами. Среди этого люда были и те, кого позже стали называть вагантами.
В переводе с латинского языка vagari означает «бродяжничать». И значит, вагантом можно назвать всякого бродягу, однако это название закрепилось за особым подвижным сословием средневековой Франции, Англии, Германии и отчасти Италии. Своеобразное «ядро» этого сословия составляли бродячие школяры (ученики монастырских или городских школ) и студенты (школяры, поступившие в высшее учебное заведение).
Какой роман о Средневековье ни отыщи на пыльных полках библиотеки, в нем обязательно будет присутствовать такой персонаж, как студент, личность безусловно симпатичная, жизнерадостная, с легким румянцем на щеках, пылающая страстью к наукам. Он путешествует из университета в университет в поисках мудрейших профессоров и источников важнейших знаний. Средневековые студенты отлично знали, что в итальянской Болонье лучше всего изучать юриспруденцию, в Салерно — медицину, а в Париже, в Сорбонне, блестяще преподавали богословские науки. Студенты искали лучшее, потому и передвигались из города в город, не страшась неудобств пути, не жалея истраченного на дорогу времени. Дорога им даже нравилась: луга, поля, ветер в лицо и долгожданная свобода, о которой они так мечтали под крышей родительского дома.
Средневековые университеты, в отличие от современных, не давали никакой конкретной профессии. Студенты рвались туда, чтобы просто стать учеными людьми. Они никогда не прекословили своим преподавателям, и именно с тех времен до нас дошло латинское выражение «Magister dixit», «Учитель так сказал». С мнением магистра спорить было нельзя.
Бродячие школяры, как и студенты, были жизнерадостны и свободолюбивы, и жажда удовольствий не уступала в них жажде знаний. Верный товарищ, остроумный собеседник и опытный соблазнитель, школяр не унывал при неудачах и невредимым выходил из всевозможных передряг.
Помимо студентов и школяров, вагантами также называли бродячих клириков — монахов и молодых священнослужителей. Отказываясь давать взятки, чтобы получить место в приходе, они странствовали по городам и весям в надежде найти хоть какой-то заработок. Бродячие клирики также были веселы и находчивы; они щедро посыпали противников цитатами из Писания, густо сдабривали блюдо своим остроумием — и любое дело могло повернуться в их пользу.
Ваганты — и студенты, и школяры, и клирики — были образованными людьми, интеллигентами-гуманитариями, как назвали бы их сейчас. И у них не было постоянной работы и постоянного жилья. Однако несмотря на такое — незавидное, в общем-то — положение ваганты имели ряд привилегий, дарованных Папой университетам и духовенству. Например, они были неподсудны общему суду, что конечно же не нравилось остальному народу. Впрочем, не нравилось не только это. Люди не одобряли их разгульно-кабацкую, бродячую жизнь. Прижимистый крестьянин вилами гнал ваганта от своего дома, опасаясь, как бы тот чего-нибудь не стащил и не поджег.
Католическая церковь тоже не любила бродячих школяров. Очень скоро нелюбовь (несомненно, взаимная) переросла в яростную ненависть и преследования.
Причина этой нелюбви была в том, что бродяги ваганты были поэтами. Может, даже больше поэтами, чем бродягами, хотя мотивы скитаний — неотъемлемая часть их лирики. Будучи еще и образованными людьми, они имели более широкие и более глубокие взгляды на мир, нежели простые жители городов и сел. Ваганты понимали все, что происходило в католической церкви и в кулуарах светской власти. Рыночная площадь и проезжая дорога тоже становились для них школой жизни (не меньшей, чем Сорбонна или болонский университет), ведь ваганты видели здесь нищих, обездоленных, несчастных людей.
Школяры не могли смириться с тем, как вели себя церковники, угнетавшие народ; не могли видеть, как грабят своих крестьян феодалы. Поэтому большое место в творчестве вагантов занимали шутки и гневные инвективы, сатиры на священнослужителей, пародии на церковные жанры. Они даже посягнули на Священное Писание, создав знаменитое Евангелие от Марки серебром — сатирическое произведение, обличающее служителей церкви в страсти к деньгам.
Церковь не желала терпеть подобного. Вагантов обвинили в сектантстве и ереси, лишили привилегий, но это мало помогло: в народе уже распространились обличительные песенки. Нет-нет, и проходили в толпе смешки, когда какое-нибудь важное духовное лицо появлялось на улице. Церковь пошла на отчаянный шаг: были написаны ответные сатиры на вагантов. Эти сатиры ничуть не уступали песенкам бродячих школяров в блеске и остроумии. Но последнее слово все равно оставалось за вагантами.
Жизнь на свете хороша,
Коль душа свободна.
А свободная душа
Господу угодна —
так отвечали они на все обвинения, особенно на обвинения в том, что ваганты не чтут Господа.
Церковь называла вагантов «голиардами». Goliath значило «дьявол»; некоторые ученые восстанавливают в этом слове латинский корень gula, «обжора, выпивоха» (намек на разгульную жизнь вагантов), или же провансальское gualidor, «хитрец».
Однако ваганты быстро переиначили свое новое название и, отбросив все неприятные толкования, объяснили, что оно образовано от имени библейского великана Голиафа. Один вид этого чудовища наводил ужас на целые войска — вот такое гордое теперь было название у вагантов! Другие же легенды уверяли, что Голиаф — это имя прародителя вагантов, страшного обжоры и хитреца. Разумеется, школяры не упустили случая приписать Голиафу несколько откровенно антипапских сочинений.
Но несмотря на все это ваганты были верующими людьми. Они выступали не против Бога, а против духовенства, которое погрязло в грехах.
Правда, ваганты верили в Бога по-своему…
Наша вера — не в псалмах!
Господа мы славим
Тем, что в горе и в слезах
Брата не оставим.
Впрочем, в удивительно мудрой лирике вагантов была и другая сторона, тонкая и проникновенная; была и третья, носившая ярко выраженный эпикурейский характер. Вагант был молод, полон сил, его радовали весенний свет и пение птиц; он высоко ценил дружбу и любовь (хотя при этом не прочь был добиться расположения какой-нибудь прелестной пастушки, а может быть, даже не одной). Посиделки в кабаках изображались как настоящие ритуалы, исполненные глубокого философского смысла. А еще вагант непременно испытывал на себе превратности судьбы — так впервые в мировой поэзии появилась тема колеса Фортуны.
Мнил я: вверх меня несет!
Ах, как я ошибся,
Ибо, сверзшийся с высот,
Вдребезги расшибся.
И, взлетев под небеса,
До вершин почета,
С поворотом колеса
Плюхнулся в болото…
Даже о самых, казалось бы, трагических событиях ваганты писали с большой долей самоиронии. Да, судьба беспощадна, но это еще не повод для уныния. «Горько постное житье!» — уверяли веселые бродяги.
Особыми настроениями проникнута иная лирика вагантов — та, что была посвящена университетам. Студенты испытывали наслаждение от познания мира, они с трепетом шли за знаниями — в Болонью ли, в Салерно ли. И на благородном латинском слагали удивительной красоты стихи о своих университетах.
Пожалуй, самым известным произведением вагантов до сих пор является студенческий гимн «Gaudeamus». На разных торжественных мероприятиях, которые проходят в современных университетах, студенческий гимн исполняется очень часто — несомненно, на языке оригинала, прекрасной и величественной латыни. До слез трогают и его слова, и его древняя, кристально чистая мелодия. «Gaudeamus igitur juvenes dum sumus!» («Итак, будем веселиться, пока мы молоды!») — так начинается знаменитый гимн.
Но не все, конечно, было столь сладко и столь торжественно в обучении вагантов. Преподаватели были строгими, науки тяжелыми, экзамены, как правило, невыносимыми. Курс обучения на богословском факультете длился десять лет. На последнем экзамене выпускник от шести часов утра до шести часов вечера должен был выдерживать натиск двадцати диспутантов-профессоров. Профессора сменялись каждые полчаса, а вот выпускнику за весь этот срок было запрещено и пить, и есть.
Но даже на тяжелую учебу студенты старались смотреть с юмором, и самым страшным проклятием кому-либо было —
Сделай, Господи, чтоб он
Полным истуканом
На экзамене предстал
Пред самим деканом…
Как это часто случается, история не оставила нам имен многих поэтов-вагантов. Большинство их стихов и песен в Средние века бытовало как фольклор, зачастую даже подвергаясь народной обработке (правда, уже не на латыни, а на местных языках). Но и среди вагантов были свои классики.
Один из них — Примас Гуго Орлеанский, проживший тяжелую жизнь и не нашедший себе места ни в одном европейском городе. Другой — Архипиит Кельнский (прозвище-титул «Архипиит» переводилось как «высочайший поэт»), бывший некогда придворным поэтом императора Фридриха Барбароссы. Из стихов Архипиита следует, что он был рыцарского сословия, но мечу предпочел науки и стал студентом. Третий известный поэт-вагант Вальтер Шатильонский сочинял не только острые сатиры, но и ученую поэзию.
Дошедших до нас сборников школярской лирики не так много, это «Кембриджская рукопись» и «Carmina Burana». Оба они, по всей видимости, имели немецкое происхождение, хотя их сюжеты и мотивы были общеевропейскими.
В конце XII века завершились Крестовые походы, исчерпалось стремление людей к бродяжничеству (а может быть, закончился цикл солнечной активности, о котором говорил Чижевский). В университетах вырос уровень преподавания — теперь для овладения богословскими науками не было необходимости ехать из Салерно в Париж. Многие ваганты нашли себе место на службе. Вагантское творчество медленно, но неотвратимо угасало. Латынь, бывшую основным языком преподавания и культуры, начали вытеснять национальные языки. «Последний поэт-вагант» XV века Франсуа Вийон писал исключительно на французском. Это позволило его балладам стать неотъемлемой частью французской национальной литературы.
Поэзия вагантов, завершив свое развитие, не завершила своего существования. Она вырвалась за пределы Средневековья и, пройдя сквозь эпохи, дошла и до наших дней.
На русский язык лирику вагантов перевел блестящий мастер слова Лев Гинзбург. А в семидесятых годах композитор Давид Тухманов написал музыку на самую, пожалуй, близкую современному студенчеству песню вагантов. «Вспоминайте иногда вашего студента» — тысячи школяров и сейчас вступают под нее в свою alma mater. И тысячи робко оглядываются назад, мысленно прощаясь со Швабией. Каждый со своей.