По сравнению с передачей «За стеклом» и дискуссией вокруг, это, конечно, цветочки. Но в гипотетическом рейтинге событий-2001 чуть было не случившаяся реформа могла бы занять призовое место. Сейчас страсти улеглись, и можно спокойно разобраться, в чем, собственно, дело.
На самом-то деле никакой реформы и не было. Просто летом в Государственной думе решали судьбу русской орфографии и пунктуации — обсуждали проект нового Свода правил. Проект депутаты отклонили (пока) — отправили на доработку, и начавшаяся пять лет назад в Институте русского языка РАН работа над Сводом новых правил продолжается. Так что мы еще рискуем, проснувшись однажды утром, узнать, что жи и ши пишутся уже как-то иначе...
Новый Свод разрабатывается не то чтобы в обстановке строгой секретности, но известно о нем не очень-то много. А именно: к работе привлечены специалисты самого высокого уровня, которые под руководством главного орфографа страны — профессора В.В. Лопатина приводят в порядок существующие правила: убирают из них все неточности и «темные места», наводящие тоску на уже не одно поколение школьников, убирают то, что давно уже не соблюдается в практике устной и письменной речи, и кодифицируют («узаконивают») те изменения, которые произошли в языке за последние годы. В общем, вносят изменения и дополнения в старый Свод правил (1956 года), а не придумывают новые, как утверждается в интернет-сообщениях.
Часть предлагаемых изменений касается многочисленных в нашем языке заимствований, большинство из которых пока никаким правилам не подчиняются. Нам предложат, например, писать конвеер, плеер, фальшфеер, феерверк, стаер без й, мотивируя это тем, что никто в вышеперечисленных словах й не произносит. И действительно — зачем писать в слове лишнюю букву?
Справедливости ради надо заметить, что некоторые новые правила очень даже своевременны и действительно сформулированы с учетом происшедших в современном языке изменений. Предложен, например, новый принцип написания сложных прилагательных. По существующему сейчас правилу мы пишем слитно слова, образованные на основе словосочетаний (древнерусский от Древняя Русь), а через дефис — на основе сочетания двух равноправных (кисло-сладкий от кислый и сладкий). Это так называемый семантико-синтаксический принцип: чтобы понять, нужен ли дефис, надо определить характер отношения основ, составляющих сложное слово. А новое правило основано на формально-грамматическом принципе и предлагает через дефис писать только те слова, в первой части которых есть суффикс, например: авторско-правовой, церковно-славянский, но звукобуквенный и т. д. Это решит многие проблемы, тем более что правило 1956 года, несмотря на кажущуюся легкость, никогда последовательно не соблюдалось, и новые издания орфографических словарей с каждым годом фиксируют все больше и больше исключений из него. Нас уже сейчас совершенно не смущает, что такие слова, как водовоздушный, научно-исследовательский, гражданско-правовой, естественно-научный, врачебно-консультационный и еще многие другие, мы пишем совершенно не по правилам.
Однако многие изменения все же вызывают некоторое недоумение. Например, предложение писать слова брошура и парашут через у, но при этом в словах жюри, монтежю, амбушюр (что это, интересно бы узнать!), пшют, фишю, шютте и шюцкор букву ю предлагают оставить. Дело все в том, утверждают реформаторы, что два первых слова мы последовательно произносим с твердым ш, а вот во всех остальных перечисленных случаях мягкое произношение не исключается. Странное объяснение, ведь лингвисты лучше всех знают, что в звуковой системе русского языка нет мягких звуков ж и ш. От активных процессов, конечно, никуда не денешься, но стоит ли закреплять нормой проявления давней русской болезни — подражания «западным образцам», которая в последние годы снова стала прогрессировать?
В новом Своде еще много интересного. Если его одобрят, нам придется писать, например, чин-чином, честь-честью, друг-друга, а еще перекатиполе, гуляйгород, неразлейвода и вырвиглаз.
Хотя некоторые утверждают, что ничего страшного не происходит и не произойдет...
Зачем нам все это? Те, кто работают над новым Сводом, молчат: конкуренция добралась и до лингвистики. Те же, кто хоть что-нибудь знает, отвечают: чтобы русский язык было проще учить. А то бедные школьники никак не могут справиться со всеми правилами и исключениями. А так, после упорядочения, все вздохнут спокойно. Но это, увы, может и не сбыться. Вряд ли после введения нового Свода удастся остановить повсеместное снижение уровня грамотности. Двоечников меньше не станет: новые правила тоже придется учить. А вот грамотных людей может поубавиться. Ведь мы не только пишем, но и читаем, причем гораздо больше. И если в тексте содержится менее 10% несоответствий существующим правилам (ошибок или опечаток), то глаз читающего их просто не воспринимает, не замечает. Если же их больше 10% — а изменения, вводимые новыми правилами, тянут на «больше» — автоматизм восприятия текста нарушается и читающий человек перестает понимать написанное и испытывает шок. Да еще нужно учесть, что новые правила, снимая старые исключения, предлагают целые списки своих. Так что преимущества становятся сомнительными...
За все время своего существования русский язык пережил две крупномасштабные реформы правописания. Одна случилась при Петре I и была лишь малой частью грандиозных преобразований тех лет. Тогда мы перешли на так называемый гражданский шрифт. Старый алфавит был заметно упрощен, от некоторых букв отказались, некоторые заменили. Так, например, после этой реформы из книг навсегда исчезли фита и ижица, а также юс малый и юс большой — буквы, обозначавшие носовые звуки, к тому времени давно исчезнувшие (оказывается, когда-то мы мало чем отличались от говорящих «в нос» французов). Польза от реформы была очевидной: медленно, но верно стала развиваться светская литература и журналистика, да и количество читающих, то есть умеющих читать, заметно увеличилось.
О второй и пока последней реформе правописания известно больше. Она начала готовиться еще при царской власти, в 1914 году, но тогда не прошла. А потом, в 1917, ее осуществила новая власть. И опять реформа орфографии стала частью многочисленных преобразований. В 1917 году русский алфавит распрощался с буквой ять (звук, который она обозначала, исчез за несколько столетий до этой реформы), букву ер перестали писать в конце слов и она превратилась в наш любимый разделительный твердый знак, были также изменены некоторые орфографические правила, например, окончания прилагательных мужского рода -аго, -яго заменили на наши родные
-ого, -его. Реформа правописания совпала со знаменитой акцией по ликвидации всеобщей безграмотности. Так что польза от нее тоже была очень даже большая. И возмущаться: «Да как они могли?!» — нам в голову как-то не приходит. Хотя в те времена реакция на введенные «упрощения» была не такой спокойной. Во времена Петра I нашлись те, кто от новой азбуки и нового языка наотрез отказались. Реформу 17-го года тоже не все и не сразу приняли, особенно долго «сопротивлялась», например, «старорежимная» интеллигенция.
То, что готовится сейчас, не так масштабно, поэтому называется не реформой, а всего лишь разработкой нового Свода. И его, конечно, можно принимать или не принимать, можно возмущаться или радоваться (наконец-то! пиши как вздумается!), но он — лишь следствие, отражение того, что происходит сейчас с нами и с нашим языком. А что происходит? Последние 10 лет наша жизнь стремительно меняется. Такие же стремительные изменения происходят и в русском языке. С одной стороны, на наши головы обрушилась лавина непонятных иностранных слов. Откуда ни возьмись появились все эти ваучеры, шопы, маркеты, мэры, спикеры, холдинги, менеджеры, фьючерсы, таймшеры и прочие чуждые русскому слуху (и духу) словечки. И употребление их до сих пор оправдывается какими-то «тонкими оттенками смысла» (!), которые русские слова передать не могут. Интересно, какие такие «тонкие оттенки» есть в слове баксы, которое все с наслаждением произносят?! В любом языке активно заимствующаяся лексика должна составлять всего 2–3%, в противном случае лингвисты говорят об исчезновении языка. В современном русском языке доля заимствований — около 10%!
Что при этом происходит с «родными» словами, рассказывать не надо. О существовании литературного языка — языка классиков (которым, кстати, так восхищаются все те же иностранцы — только не мы!) — похоже, забыли. Все активно занимаются словотворчеством, и появляющиеся слова приводят в недоумение — порой трудно понять, что они обозначают, а о том, как их правильно писать, речи вообще быть не может. В моде сейчас жаргонизмы всех мастей, причем чем резче и непонятнее они будут, тем лучше. И видя щит с текстом «Дико круто», мы сначала вздрагиваем, потом привыкаем и принимаем за норму. А «Вруби свой драйвер»? Заражены этой болезнью оказались все, и не только СМИ. И филологи говорят уже о том, что большинство из нас, не имея достойных образцов, утратило внутренний, личный контроль за качеством собственной речи.
А каково отношение к Слову в стране, такова в ней и судьба Языка.
Так что нам, похоже, не придется особо удивляться, если следующий толковый словарь будут составлять под общей редакцией Эллочки-людоедки. И тогда мы, чувствуя торжественность какого-нибудь момента и желая отреагировать на него соответствующе, будем говорить что-нибудь вроде «Поедешь на таксо?». Жуть!
МНЕНИЯ
Реформы правописания неизбежны, поскольку меняется сам язык, но все дело в их осмысленности и масштабах. Во Франции последняя реформа была в 1990 году: изменения коснулись надстрочных знаков и дефисных и слитных написаний некоторых слов. Но это, понятно, не наш размах...
Изменения в языке не поспевают за переменами в политической жизни, и с этим, кажется, давно смирились. И только правописание, как всегда, искушающе беззащитно стоит перед реформаторами. Ведь так просто: достаточно написать декрет — и вот уже готово эпохальное, касающееся всех, а для кого-то и прибыльное событие.
Владимир Коровин, к.ф.н., преподаватель филфака МГУ
Прекрасно понимаю, что взаимопроникновение, а значит, и взаимообогащение языков — процесс естественный и плодотворный. Нам есть чем гордиться, например, тем, что русская научная библиотека по объему занимает третье место в мире (после английской и немецкой). Но где она — разумная мера обновления одного языка другим, позволяющая человеку переварить незнакомое и слить со своей речью?.. Языки, возразит кто-то, надо учить. Надо. Но — не только по международной финансовой терминологии, с административным восторгом насаждаемой чиновниками и «образованцами». К тому же экспансия чужого языка подобна экспансии чужой валюты, со всеми вытекающими отсюда последствиями...
Меня беспокоит и то, что мы все больше и больше переходим на двухязыковое общение — с одной стороны, напористый, обедненный язык политиков и СМИ, а с другой — вытесняемый им язык нашего внутрисемейного общения, язык первых книг, язык великой русской литературы. Писателей, да и творческую интеллигенцию вообще почти не слышно и не видно в СМИ, особенно на радио и ТВ, редкостью стали и там и здесь дискуссии о состоянии и судьбе современного русского языка.
Сергей Филатов, президент Фонда социально-экономических
и интеллектуальных программ, Председатель исполнительного
комитета Конгресса интеллигенции РФ
Необходимость реформы русского языка ощущается сейчас со страшной силой. И причин тому масса. Далеко ходить не надо — возьмем пример из Интернета. Как писать правильно: офлайн, оффлайн, офф-лайн или, наконец, оф-лайн? Не знает никто. А как быть с е-торговлей? Ну не было раньше в родной речи случаев, когда латинская часть выступала в одном слове с русской. Может быть, писать э-торговля, от слова «электронная»?
Да пишите вы как хотите. В 400-страничном своде вы не найдете ни описания этих случаев, ни объяснений, как поступать с брэндами и трэндами (или трендами и брендами) и другими словами, вошедшими за последние 10 лет в наш лексический запас.
Gazeta.ru