А может, сделать так, чтобы и у детей всего мира —у белых, черных, желтых — тоже было знамя одного цвета?
Нельзя ли сделать так, чтобы оно было зеленым — цвета надежды?
Януш Корчак. «Король Матиуш I»
Корчак и дети — они всегда были рядом. Встретившись однажды, они уже не разлучались никогда. Вместе августовским днем 1942 года они вошли и в газовую камеру лагеря смерти в Треблинке.
Януш Корчак — это литературный псевдоним, настоящее же имя пана доктора Генрик Гольдшмидт. Он родился 22 июля 1878 года в Варшаве в семье известного адвоката. «Папуля называл меня в детстве растяпой и олухом, а в бурные моменты даже идиотом и ослом. Одна только бабка верила в мою звезду.
Они были правы. Поровну. Пятьдесят на пятьдесят. Бабуня и папа.
Бабушка давала мне изюм и говорила:
— Философ.
Кажется, уже тогда я поведал бабуне в интимной беседе мой смелый план переустройства мира.
Ни больше ни меньше, только выбросить все деньги... Не надо осуждать слишком сурово. Мне было тогда пять лет, а проблема ошеломляюще трудная: что делать, чтобы не стало детей грязных, оборванных и голодных, с которыми мне не разрешали играть во дворе?»
Когда Генрику было 11, его отец, после банкротства, лишился рассудка и вскоре умер. Семья быстро обеднела. Юноша начинает давать уроки (ему надо было содержать мать и сестру) и одновременно учится. Окончив школу, поступает на медицинский факультет Варшавского университета. Борьба с болезнями и страданиями становится его идеей и целью.
Не долг окружающих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке
Януш Корчак
Все свободное время Генрик проводит в бедных кварталах: лечит, раздает бесплатные обеды, устраивает вечерние чтения, летом вывозит больных на дачу. После окончания университета работает в детских больницах, детских колониях, пишет книги. Как врач он принимает участие в Русско-японской и Первой мировой войнах, но потом каждый раз возвращается к детям.
Изо дня в день он следует правилу, которое в 14 лет записал в дневнике: «Я существую не для того, чтобы меня любили и мной восхищались, а чтобы самому действовать и любить. Не долг окружающих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке».
В 29 лет Корчак решает, что у него не будет своей семьи. Его семьей становятся беспризорные еврейские дети. На собранные деньги он строит Дом сирот и поселяется в маленькой комнатке под крышей — здесь по ночам пишет сказки для детей и книги о воспитании для взрослых. Особое место среди них занимают «Король Матиуш I» и «Король Матиуш на безлюдном острове» — замечательные философские сказки, герой которых, мальчик-король, стал символом добра и справедливости и для детей, и для взрослых.
Помимо Дома сирот Корчак также открывает Новый дом — приют для польских детей, лишенных семьи. Оба дома стали островками милосердия, любви и братства.
Жизнь в Доме сирот дети и воспитатели строили вместе: придумывали правила, издавали газету, писали кодекс товарищеского суда, в котором была тысяча статей, на все случаи жизни. Первые 99 — оправдательные. Учредили выборный детский сейм и судебный совет — первые за всю историю педагогики. Их главной задачей было не принуждение, а воспитание самосознания. Превыше всего в Доме сирот всегда ценились способность размышлять, умение относиться к себе критически.
Понять и простить — вот главный «вердикт» товарищеского суда. В 95 случаях из 100 он выносил оправдательный приговор.
Подавали в суд и на директора. Однажды кто-то из детей увидел, как Корчак съехал по перилам со второго этажа, и подал на него в суд. Но доктор смог оправдаться: он доказал, что очень спешил, потому что внизу нужна была экстренная помощь.
Неоднократно и сам Корчак подавал на себя в детский суд — «когда необоснованно заподозрил девочку в краже. Когда сгоряча оскорбил судью. Когда, не сдержавшись, выставил расшалившегося мальчишку из спальни». Один раз было вынесено такое решение: «Суд прощает, потому что подсудимый жалеет, что так поступил», а несколько раз — «Суд считает, что подсудимый имеет право так поступить».
Корчак создал газету «Малый Пшеглёнд» — первую в мире газету, которая издавалась не для детей, а самими детьми, защищала их интересы.
Уроки по самоизгнанию лени и глупости; игра в ответы на вопрос «чего я не знаю и почему?»; ежедневные упражнения для старшеклассников — на полчаса стать умным и интеллигентным; выезды за город; необычные, часто спонтанные Праздник первого снега или Праздник самого длинного дня; учрежденные награды для детей...
А чего стоила система пари! Из воспоминаний Игоря Неверли: «На столике лежала какая-то толстая книга и стояла коробка с конфетками.
— О чем держишь пари? — голос у доктора в немедицинском халате был теплый, глубокий и несколько приглушенный, словно доктор говорил задумавшись.
Мальчик лет десяти выпалил (видно, он уже пришел с этим решением):
— О том, что я буду драться раз в месяц.
— Не знаю, могу ли я принять такое пари... С моей стороны это было бы нечестно.
— Почему нечестно?
— Да ведь ясно — проиграешь. Ты каждый день дерешься, как же ты можешь сразу перестать? Даже от морфия отвыкают постепенно, принимая все меньшие дозы. Ты знаешь, что такое морфий? А что такое доза?
— Нет, не знаю, но раз уж я что решил, так... вы меня не знаете!»
Корчак знал о детях очень много и как никто понимал их. Он никогда не держался с ними высокомерно и не подстраивался под их уровень мышления. Даже с самыми маленькими и о самом серьезном он говорил на равных, и дети отвечали ему безграничным доверием и любовью. «Вы говорите: дети меня утомляют. Вы правы. Вы поясняете: надо опускаться до их понятий. Опускаться, наклоняться, сгибаться, сжиматься. Ошибаетесь. Не от того мы устаем, а оттого, что надо подниматься до их чувств. Подниматься, становиться на цыпочки, чтобы не обидеть».
Наступил 1939 год. Польшу оккупировали гитлеровские войска. Дом сирот перевели в гетто. Корчак и весь обслуживающий персонал переселились вместе с детьми.
Наступили дни, полные отчаяния и ужаса. На попечении Корчака 200 воспитанников. Не хватает даже самого необходимого: лекарств, мыла, одежды. Ко всему прибавилась еще забота и о доме подкидышей. Когда Корчак узнал, что младенцы остались без присмотра, он сразу же взял их под свою опеку. Многие отговаривали его, не понимая, зачем ему еще и подкидыши, когда Дом сирот отнимал все силы, и душевные и физические. Корчак не понимал тех «многих»... Его хватало на всех детей, сколько бы их ни было.
Один из очевидцев вспоминал: «С порога в нос был запах кала и мочи. Младенцы лежали в грязи, пеленок не было, зимой моча замерзала, и на этом льду лежали окоченелые трупики».
Прежде всего бросились отогревать еще живых. Их протирали тряпками, смоченными в теплой воде, укутывали, как могли. Другие воспитатели Дома сирот выносили заледеневшие тельца на улицу и складывали на покрывала, чтобы потом похоронить в братской могиле.
«Дети постарше целыми днями сидели на полу или на скамеечках, монотонно качаясь, и, как зверушки, жили от кормежки до кормежки в ожидании скудной, очень скудной пищи».
Свою первую лекцию в Варшавском институте специальной педагогики — она называлась «Сердце ребенка» — доктор Корчак прочел в... рентгеновском кабинете. Он привел туда мальчика из детского дома. Когда включился аппарат, слушатели увидели бешено колотившееся сердечко. Малышу было страшно, все и всё кругом было незнакомым. «Так выглядит сердце ребенка, когда на него сердится воспитатель», — сказал Корчак.
С каждым днем все труднее было добывать еду, все реальнее становилась угроза смерти, все тяжелее было это переносить. Только по ночам, в дневнике, который 63-летний доктор начал вести за три месяца до гибели, он мог выразить свою боль и отчаянье: «Еда — это труд, а я так устал. Это не слабость. Я без особого труда поднял школьника, тридцать килограммов живого, сопротивляющегося тела... Не сил не хватает, а воли».
Корчак мог спастись, друзья готовы были вывести его из гетто. Но подобные предложения Корчак воспринимал как оскорбление. Всю жизнь он боролся за права детей. Всю жизнь учил их добру и справедливости. Теперь должен был научить их умирать. «Жизнь моя была трудной, но интересной. Именно о такой жизни просил я у Бога в молодости. «Пошли мне, Боже, тяжелую жизнь, но красивую, богатую, высокую».
Несмотря на весь ужас, происходивший в гетто, Дом сирот продолжал жить обычной жизнью. Строго соблюдались чистота и порядок, шли уроки, выпускалась газета, действовали детский сейм и товарищеский суд. Вот только лица детей становились все печальнее, а одежда все свободнее. «Час субботнего взвешивания — час сильных ощущений», — запишет Корчак в дневнике.
Он уже знал, что ждало детей. Зачем тогда, если нет будущего, если завтра их поведут умирать, — зачем уроки, зачем правила, разговоры о справедливости? «Последний год, последний месяц или час. Хотелось бы умирать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании. Не знаю, что бы я сказал детям на прощание. Хотелось бы только сказать: сами избирайте свой путь», — записал он в дневнике. Возможно, и пьеса Рабиндраната Тагора «Почта», поставленная незадолго перед отправкой в Треблинку, выбрана не случайно. Больной мальчик, прикованный к постели, до самого конца, до последней минуты, верит, что выздоровеет. Пьеса глубоко символична, говорит о том, что смерти не существует, а есть только переход в другую жизнь. Обитатели гетто получили приглашение на спектакль, в котором было сказано: «Вас ждет нечто большее, чем актеры-дети».
Пошли мне, Боже, тяжелую жизнь, но красивую, богатую, высокую.
Молитва Януша Корчака
Наступил день, когда воспитанникам Дома сирот велено было собраться на привокзальной площади, откуда их отправляли в Треблинку.
Что сказал Корчак детям, ведь он никогда не обманывал их? Как объяснил, что они едут умирать?
Они шли по улицам Варшавы вслед за своим Старым доктором, шли без слез, и над ними развевалось зеленое знамя короля Матиуша. Знамя надежды.
«Появление колонны Дома сирот на привокзальной площади вызвало среди карателей легкую панику. Так, стройными рядами, с песней, сюда не приходила ещё ни одна партия обреченных на смерть людей.
— Кто это? — закричал немецкий офицер.
Переводчик, поляк, с исхудалым, осунувшимся лицом, объяснил ему, что это пан Корчак со своими детьми, известный на всю Польшу врач и педагог.
А детей, одного за другим, уже начали загонять в вагоны, пахнущие хлоркой и землей, сквозь ровный строй автоматчиков с собаками. Януш одиноко стоял на перроне и со слезами на глазах провожал своих воспитанников взглядом. Не смог, не удержался и теперь, размазывая по щекам слезы, скрывал от детей свои красные воспаленные глаза...
— Пан Корчак! Доктор! — воскликнул чей-то хриплый голос, и костлявая рука робко коснулась плеча Януша. Тот обернулся.
— Вам разрешено остаться! — перед ним был переводчик. — Господин офицер разрешил! — радостно заверил его поляк и указал в сторону немецкого офицера.
— А дети? — спросил доктор.
— Нет, дети должны ехать... — тихо сказал поляк и опустил глаза.
— Нет! — в сердцах воскликнул Корчак. — Передайте вашему офицеру, что дети прежде всего!
И, бросив презрительный взгляд в сторону офицера, задвинул за собой двери вагона».
На месте их гибели в Треблинке стоит большой камень, на нем надпись: «Януш Корчак и дети».
Литература
А. Евтушенко. Цвет надежды // Интернет-журнал «Живая шкатулка».
А. Кузнецов. Януш Корчак // Электронная энциклопедия «Кругосвет».
Г. Тубельская. Старый доктор из Варшавы // Первое сентября. № 57.
Г. Тубельская. Для детей и взрослых // www.jewish.ru.
А. Поликовский. Последний урок // school.ort.spb.ru.
Комментарии
RSS лента комментариев этой записи