В гостях у нашего журнала Андрей Владимирович Гнездилов — петербургский врач-психиатр, доктор медицинских наук, профессор кафедры психиатрии Санкт-Петербургской медицинской академии последипломного образования, почетный доктор Эссекского университета (Великобритания), председатель Ассоциации онкопсихологов России, создатель первого в России хосписа. Еще Андрей Викторович — писатель-сказочник, известный под псевдонимом «Доктор Балу». Правда, его сказки имеют одну особенность: они написаны для смертельно больных людей.
ЧБГ: Андрей Владимирович, расскажите, пожалуйста, про свое детство. Идея писать сказки пришла оттуда?
АВГ: Мое детство началось с того, что я родился почти в доме сказочника. «Дом-сказка» назывался он тогда. Это на углу Английского проспекта и Офицерской улицы (сегодня улица Декабристов). По диагонали — вход в дом Блока, где он жил. «Дом-сказка» — это всем известный дом, он украшен картинами Билибина, Врубеля в технике майолики — стиль модерн. В нем жили Анна Павлова и другие интересные люди.
 |
«Дом-сказка» — Доходный дом П. И. Кольцова. Английский пр., 21 — ул. Декабристов, 60. В этом доме некоторое время жил П. И. Чайковский. Здесь был оборудован репетиционный зал, где М. М. Фокин поставил для балерины Анны Павловой знаменитого «Умирающего лебедя». Здание поражает своеобразием архитектурных деталей и броской красотой: окна и балконы причудливой формы, красивая угловая башня, скульптурные украшения фасадов, облицовка стен природным камнем и огромными майоликовыми панно, выполненными по эскизам М. А. Врубеля. Угловой эркер дома завершается изображением птицы Феникс с двухметровыми крыльями. В народе здание получило название «Дом-сказка». |
У моей матушки была там мастерская, в которой она творила. Я помню только остатки мастерской, потому что дом во время войны разбомбили. Матушка моя человек творческий, она на очень многое во мне повлияла. Когда я ей мешал, она меня заговаривала стихами или пела Вертинского. Мне все запоминалось — она читала стихи, а они оседали во мне. Один стих меня потряс неимоверно, повлиял на мою жизнь. Хотя тогда я не сознавал, конечно, что такое смерть. Но это было на слуху, висело в воздухе. Вот такой стих:
В старинном замке скребутся мыши,
В старинном замке, где много книг,
Где чуткий шорох был еле слышен,
В ливрее дремлет лакей-старик,
В старинном замке больна царевна,
В подушках белых прозрачней льда,
И только слышно на башне древней
Стучат часы: «Всегда, всегда».
А у камина сидят старушки,
О чем-то шепчут, чего-то ждут,
Принцессы плечи томят подушки,
Стучат часы: «Мы — тут, мы — тут…»
И смерть на башне рукой костлявой,
Чуть минет время, о доску бьет,
И жутко в башне, и смех зловещий
Из тьмы сырой манит, зовет.
От звона в башне царевне страшно,
Придет за нею седой звонарь…
И снова тихо на древней башне.
Крадется смерть, прикрыв фонарь.
В каком возрасте вы это запомнили?
Я не могу сказать точно, но думаю что в возрасте пяти лет. Где-то четырех–пяти лет. Это стало программой моей жизни. Я стал строить замки изо всех сил. Тут пластилина и глины хватало. Потом я поступил учиться. А что мне делать? — спасать юных принцесс, которые попали в старинные замки или башни. Я пошел в педиатрический институт. Желание было работать только с детьми. У меня это легко получалось: я рассказывал им всякие истории, и они были довольны.
Влюблялся я не в здоровых девушек, а непременно в тех, которые были больны или несчастны. И я старался их как-то привести в равновесие — или смирить их с болезнями или недостатками. И только когда я путем каких-то эквалибрических усилий превратился в паллиативного врача и когда мы создали хосписную службу, тогда только я понял, что значит «…по древней башне… крадется смерть, прикрыв фонарь».
Когда я с матушкой гулял, что редко было, я просил ее рассказывать какие-нибудь сказки. А она мне: «Тебе надо, ты и рассказывай». И я начинал рассказывать ей сказку.
 |
Каждый день тысячи людей умирают от рака. Организацию помощи таким людям специалисты назвали «паллиативной медициной». Эта служба оказывает комплексную поддержку неизлечимым больным, их родственникам и близким. В мировой практике такая служба называется хосписом. В прошлом хосписами называли странноприимные дома, которые монахи строили для паломников, направлявшихся в Святую Землю. Современные хосписы — это дома, в которых проводят свои последние дни неизлечимые больные. Впервые такие дома появились в Англии. Первым среди них стало заведение, основанное в 1967 г. леди Сисили Сондерс на собственные средства. Она назвала его именем святого Христофора. Больше десяти лет назад хосписы появились и в нашей стране. Самый первый был организован под Санкт-Петербургом в поселке Лахта при содействии английского журналиста Виктора Зорза и непосредственном участии психотерапевта Андрея Гнездилова. |
А как появился псевдоним?
Это дети. Я их учил, приходил, рассказывал сказки, создавал какие-то легенды. Например, я проходил практику в белые ночи в детской больнице напротив дома Бенуа. И я приходил туда, дети устраивали аплодисменты, обступали меня и требовали сказки. Я садился, меня окружали одна, две, три палаты. Я принимал глубокомысленный вид и говорил: «Да, так вот. В одном странном городе, жил один странный человек...»
Я им рассказывал всякие сказки, и когда они меня не слушали, я их называл волчатами.
«Ах, мы волчата?! Тогда вы настоящий медведь!»
«Так не просто медведь, а медведь Балу из сказок Маугли».
С детьми вы работали довольно долго?
Да в общем-то да. Мне с ними всегда интересно.
Дети могут играть — владеть вещами, не присваивая их. Вот это и есть тот идеал, который позволяет детям быть более мудрыми, чем взрослые люди. Поэтому даже в больнице — самая легкая атмосфера там, где дети. В них нет тумана печальной творческой тьмы. Они не знают, что такое смерть, для них она не существует.
То есть дети живут в другой, воображаемой реальности?
Знаете, мы сегодня боремся со всякого рода суевериями и так далее, призываем смотреть на жизнь реально. Кому как смотрится, тот пускай так и смотрит. Откуда мы знаем, что реально, что не реально? И в результате, ломая ребенка, ломая его внутренний мир в угоду нашим представлениям, мы лишаем его защитного механизма, когда он, например, ложась спать с куклой, преодолевает страх темноты.
Интересно, что люди, приходящие к концу жизни, снова воспринимают мир по-детски. Получается, будто ребенок с рождения знает, что хорошо, чего он хочет, а чего не хочет, что ему нравится, а что не нравится.
Сейчас старики часто просят почитать. Когда их спрашиваешь, что почитать, отвечают: «Сказки».
«Как сказки? Какую сказку?»
«Да любую»...
«А почему сказка?»
В ней, говорит, чудо есть! Есть возможность чуда. Есть то, что поможет преодолеть смерть.
Вы используете метод сказкотерапии для помощи больным в хосписе. Основа сказкотерапии — обращение к этому «внутреннему ребенку»?
Тут вообще интересно все, все важно. Во-первых, человек умирающий превращается в ребенка. Родители пожилые часто детей своих называют «папочка», «мамочка». Во-вторых, они смотрят так же, как дети на взрослых, как на обслуживающий персонал, снизу вверх — это уже неравные отношения. И в третьих... Лежит женщина, умирает, без сознания, лицо искажено страданием. Муж сидит и держит за руку — кажется, все как надо. Подходит сестра и говорит мужу:
«Знаете, вы ей мешаете, ее держите, не даете ей умереть».
«А что мне делать?»
«Пойдите погуляйте»...
Он идет, гуляет, сестра садится на его место, берет больную за руку и начинает петь колыбельную. Женщина, заулыбалась, руки положила под щеку и… умерла… Колыбельная для умирающего что-то да значит.
Недавно меня послали к больному. Непонятно было, что он хочет. Вялость какая-то его одолевает. Я подхожу к нему, он плохо говорит.
«Тоска, тоска», — говорит (написал на бумажке).
«А что тоска-то, почему? Общения не хватает, родственники редко приходят?»
«Да нет... не то все... я спать не могу».
«Почему?»
«У меня собачка есть...»
18 лет она с ним, такса. Она ложится с ним в постель, и он привык засыпать рядом с ней. Ее тепло как-то проникает, он чувствует, что собака его не выдаст, будто ее любовь остается с ним. Тоскует по собачке. Так важно выполнить последнюю волю умирающего! Ему обещают, что его собаку будут держать по его просьбе, ухаживать за ней, кормить. Для него так будет легче уйти. Получается в реальности, что животные более преданы, более верны, эмоциональны настолько, чтобы утешить хозяина и разделить с ним печаль ухода.
Расскажите, пожалуйста, как пришла мысль о помощи в «переходе», если это возможно.
Я когда-то был в Бехтеревском институте младшим научным сотрудником, писал диссертацию, она была тогда уже почти готова. И вот случай свел меня с одной медсестрой, которая попросила помочь ей. У нее был диагностирован рак прямой кишки, надо было срочно делать операцию, но она не могла переступить порог онкологического института. Я помог ей и, волей-неволей, стал приходить ее навещать. И столкнулся с тем, что на обходах профессор, ординаторы, студенты всех заверяли: «У вас великолепные результаты анализов. У вас все хорошо!» Это белая ложь. Человеку врут и думают, что он совсем дурачок, что принимает все за чистую монету. Тогда говорить правду больным считалось нарушением медицинской этики.
«Всеобщий оптимизм» — никто не говорит правду. Больные это понимают, и получается самое страшное: они все считают, что обречены. И еще — очень мало времени на контакты с хирургами... Я тогда посоветовался с одним родственником больного из Бехтеревского института, и мы пришли к директору онкологического института и спросили: «Не хотите ли пригласить психотерапевта, психиатра?» Он говорит:
«У нас нет сумасшедших».
«Но состояние больного нуждается в том, чтобы его опекали, его проблемы разрешали, само заболевание содержит в себе намеки на то, что это какой-то тупик психологический, который и притягивает онкологию».
«Ну ладно, давайте попробуем».
И когда через пару месяцев посыпались благодарственные письма: «как хорошо, что есть психологическая служба», то встрепенулись все врачи-онкологи. Как?.. Психиатр имеет большую ценность, хотя он и не лечит, а успокаивает, поддерживает больных. Я делал по наитию, по необходимости, сколько мог сделать. А в психиатрии на беседу с больным уходит не меньше чем сорок минут, даже час. Этого времени достаточно, чтобы в контакт войти с человеком. Даже если ты и слова не сказал, слушал только.
Вообще в основе всего лежит контакт. Но помните у Парацельса? Я его все время цитирую. «Придет время, — говорил он, — и каждый врач должен будет стать лекарством для больного». Великолепная фраза! То есть ты становишься таблеткой для больного, ведь есть контакт физический, эмоциональный, интеллектуальный, духовный.
Вы используете арт-терапию, имидж-терапию, сказкотерапию, существует еще колоколотерапия... Все эти формы рождались, наверное, из поиска, как человеку помочь человеку преодолевать границы жизни, помочь пройти «эту дверь»?
Я их все притаскиваю в хоспис, чтобы из них найти то, что нужно.
А как вы находите то, что нужно?
Это больной находит. А я спрашиваю: когда самые комфортные ощущения? Слышите, как несется звук, музыка?
Имидж-терапия предполагает преображение (переодевание) в тот или иной образ. Это помогает человеку освободиться от каких-то внутренних зажимов? От каких-то страхов?
Каждый из нас привязан к какому-то образу, который разыгрывает. И этот образ изменчив. С пенсионером мы говорим на одном языке, с учителем — на другом, с доктором — на третьем. Это очень важно. Тот образ, который человек ощущает в себе, который разыгрывает, — как зерно. Посеешь случай — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу. Это связанные вещи. Когда ты меняешь образ самого себя, тогда ты можешь изменить свою судьбу. Потому что каждый играет свою роль. Роль обеспечивается каким-то привычным сценарием.
Когда человек переодевается, играет музыка того времени, того сюжета. И человек либо поет, либо играет, либо движется.
Мало того, — в этом театре не просто переодевание. Человек садится против зеркала.
Да. И делает свой собственный портрет.
Ты должен увидеть себя со стороны. Это действо обязательно присутствует в таком театре. Ты видишь себя другим.
Вы помогаете человеку подобрать образ, как будто обращаясь к глубокой-глубокой памяти, которая не востребована, она не знакома, она где-то настолько глубоко, что человек даже не знает своих сокровищ, глубин, потенциалов. Верно?
Чем больше он не знает, тем ближе возможность обыграть этот образ.
А есть ли примеры таких случаев «перезаписанных сценариев» жизни? Когда поменялась жизнь, в некотором роде. Заново человек посмотрел на свое дело, на свою болезнь. Есть подобные случаи после такого обращения внутрь себя?
Во внутреннюю картину болезни. Да. Когда человек чувствует себя жертвой обстоятельств, судьбы, болезни. Проживая образ Русалочки, например, он может выйти из состояния жертвы. Жертвы, потому что все остальные живут, а на него это падает. Он может пользоваться этим образом, изменять себя, свое самосознание.
Замечал, что женщины, выписываясь домой из клиники, сжигали старую одежду. Чтобы отделиться от одежды, которая привела к болезни. От одежды, от интерьера, от всего. И здесь очень важно, что человек может подойти к зеркалу. Использовать его магические свойства. Ты всматриваешься в зеркало, оставляешь в нем самого себя вместе с болезнью, свое отражение, а сам уходишь из комнаты очищенный, просветленный.
 |
О колоколотерапии (из другого интервью А. В. Гнездилова). В одной монастырской библиотеке Ростова Великого я наткнулся на рукопись одного старца, который писал своим духовным детям. Писал так: «Чадо мое, придет время и тебе надлежет будет умереть. Ты окажешься в пространстве, где ты не будешь понимать, что с тобой происходит, где ты находишься, что делать. Ты будешь страдать, тогда вспомни или усшышь колокольный звон. Соединись с ним, как если бы перед тобой стоял конь. И ты сел бы на него и отдался его воле. И он вынесет тебя за пределы твоих мытарств». Это почти буквально цитата. Меня потрясло это переживание. И слова, обращенные, по сути дела, к умершему уже человеку с попыткой помочь ему оторваться от тех, сдерживающих вещей, затрудняющих его движение в духовном мире. От каких-то пут. Здесь колокольный звон выступает с определенной задачей — облегчить человеку существование. |
А что в вашем понимании бессмертие?
В моем понимании нет какой-то определенной характеристики. Нет цельного стройного здания.
Человек живет в мире, который, собственно, имеет возможность изменять. И для каждого из нас есть своя тайна, есть свое мировоззрение, мироощущение. То есть каждый проживает жизнь такой, какой ее видит и создает. Это самое замечательное, что может быть! Для меня наиболее близка теософская теория реинкарнации. Этому есть много подтверждений. Например, когда человек вдруг перед смертью начинает говорить на английском языке, хотя даже на русском говорит по-деревенски.
Одна из моих пациенток умирала. Во время агонии она вдруг на мгновение преобразилась и совершенно ясным взглядом посмотрела на меня.
«Вы знаете, что мне привиделось? — спросила она. — Что я молодая, живу в Англии, и сейчас спускаюсь по лестнице в белом платье».
«Do you speak English? — спросил я, не осознавая, зачем».
«Yes, I do».
И она продолжила говорить на таком чистейшем английском языке, который мне и не снился. Говорила, говорила — и ушла из жизни.
Другая больная приходит и говорит:
«Христос страдал три дня, а я вот уже несколько лет страдаю, не хочу я видеть никого».
Среди ночи от ее койки звонок, все бросаются к ней... Она стоит в слезах, молится…
«Вы знаете, я смотрела на образ Христа, на икону, вдруг лицо его изменилось, ожило и он говорит: «Не бойся ничего, всюду жизнь, всюду любовь».
Женщина жила еще шесть дней. Я часто заходил в ее палату посмотреть на нее. Ее лицо очень преобразилось. Как она радовалась, как она ликовала! Она несла в себе образ встречи со Спасителем и была настолько прекрасна, что мы любовались ею. Будь это галлюцинация, она бы не выглядела так чудесно.
Столько происходит внутренних преображений! Получается, что граница между жизнью и смертью, действительно, становится не пропастью, которую надо преодолеть, а некой дверью?
Да, дверью. Вот почему я хотел именно в хосписе сделать ограду и поместить на ней не крест, а ключ. Ключ даже немного театральный. Это был очень важный, по-моему, элемент при посвящении в таинства жизни и смерти. Ключ открывает все двери.
Отчасти, наверное, поэтому у вас коллекция ключей?
Я ездил по многим городам, ездил и собирал старинные ключи, один другого больше. Да. Смысл в том, что каждый входящий сюда становится сказочником. И это даже не привязано к определенному хозяину дома.
Каждый сказочник имеет свой ключ…
 |
Рождение – это таинство, смерть – это тоже таинство. Жизнь ставит перед каждым человеком вопросы, задачи, требующие решения, зачастую проблемы подобны закрытым дверям. Проходя через победы и поражения, мы получаем опыт. Осознанный опыт, извлеченные уроки, становятся ключом, открывающим двери в следующий этап пути. |
Иногда в хоспис попадают удивительные люди. Я на всю жизнь запомнил слова одной пациентки: «Я прожила счастливую жизнь, — рассказывала она, уже зная о приближающейся смерти. — Я вышла замуж по любви, родила дочку, потом появилась внучка. Я узнала очень много о жизни, теперь хочу узнать еще больше».
Каждому важно так или иначе соприкоснуться со смертью, увидеть, что это такое. Если человек умирает не в смятенном душевном состоянии, но с глубоким пониманием смысла смерти, то и мы, просто находясь рядом, можем почувствовать, что смерть — не ужас, а таинство.
 |
В коллекции А.В. Гнездилова около двухсот авторских кукол: некоторые подарены, некоторые специально или «по случаю» приобретены, некоторые сделаны специально для Гнездилова. Периодически одна или сразу несколько кукол переезжают в хоспис, ведь это не игрушки. Персонифицированная куклотерапия — еще одна из его авторских методик. «Для больного кукла — весть из детства. Внутренний ребенок есть в каждом человеке, и он с детской непосредственностью переносит на куклу образ врача», — рассказывает доктор. |
***
23-летняя девушка узнала от онколога о своей болезни. Вернувшись домой, она легла в постель и стала ждать смерти: не ела, не пила, ни с кем не разговаривала. Родители были в отчаянии и позвали к дочери Андрея Владимировича. Он вспомнил, что в портфеле у него кукла принца, достал ее и протянул умирающей. «Что это?» — удивилась девушка. «Я, принц Щелкунчик, узнал о твоем несчастье и пришел послужить тебе», — ответил он. «И ты меня не оставишь?» — «Нет, я всегда буду с тобой», — ответил доктор, оставил куклу и ушел. Девушка вскоре умерла, но с куклой в руках. «Я понял, что должен был остаться с ней и помочь перенести ее страдания, но сам я не мог этого сделать», — вспоминает доктор Гнездилов. Врач не может быть у постели больного круглосуточно, а человеку в страдании важно, чтобы рядом был хотя бы символ кого-то, кто не оставит ни при каких обстоятельствах.
Старики часто как будто не обращают внимания, что им в постель положили куклу, но, когда через какое-то время Гнездилов пытается забрать ее, не отдают.