Воплощение истории в жизнь не ново: рыцарские турниры ориентировались на Рим, викторианская эпоха возвращала в интерьеры уже средневековые гобелены, XX век изобрел историческую реконструкцию — как хобби и научный метод. И вот тысячи археологов, историков, танцоров и просто любителей народной старины сидят в библиотеках, вспоминают, «как это было», и учатся бою на мечах.
Боевые археологи
Первый «живой» реконструктор — из тех, кто занимаются «живой историей», или living history, — встретился мне в Калькризе. Здесь, неподалеку от немецкого Оснабрюка, в 9 году нашей эры сошлись два войска: германское под предводительством Германа Херускера и римское. Случилась битва в Тевтобургском лесу — первое большое поражение римлян от германских племен. А две тысячи лет спустя возник Музей битвы Варуса (так звали побежденного военачальника из Рима).
Реконструктором оказался сотрудник музея. Предваряя прогулку по экспозиции, он вдохновенно рассказывал об истории противостояния на Рейне, размахивал мускулистыми руками, а под конец воскликнул: «Представьте, какую силу нужно вложить в удар, чтобы оставить такой след на черепе!» Тут он технично разрезал воздух воображаемым мечом и выдал себя окончательно.
Кристиан занимался боевой реконструкцией, и именно исторической, то есть основанной на событиях прошлого, а не на книгах фэнтези. Реконструкторы относятся к прошлому скрупулезнее, чем, например, ролевики, которые вдохновляются в основном фэнтези и приближаются к толкинистам: хоббитам, оркам, эльфам и прочим народам Средиземья, которые из книг Толкина переселяются на лето в городские парки.
Реконструкторы буквально ре-конструируют жизнь некоего исторического периода — имперского Рима, высокого Средневековья, эпохи викингов с походами на драккарах. К слову сказать, реконструкция материальных предметов — кораблей, например, как в случае со скандинавскими «драконами», — открывает новую страницу в беседе об исторической реконструкции. Старинными ремеслами интересуется уже экспериментальная археология, но к ней и к кораблям мы еще вернемся.
Историческим периодом может быть конкретное событие (обычно битва) или несколько столетий. Большинство групп реконструкторов выбирают короткие сроки — век или даже десятилетие в зависимости от отношения к аутентичности процесса. Чем она выше, тем короче сроки. Под аутентичностью понимается точность реконструирования: насколько поведение реконструктора, его одежда, оружие, украшения, инструменты и так далее соответствуют материальной и духовной культуре эпохи. При этом весомых, подтвержденных археологией и летописями фактов может недоставать. Так, ученые из Музейной деревни Дюппель в Берлине не знают, чем крыли дома славяне, жившие на юго-западе германской столицы в XII–XIII веках. Солома, если это была она, за 800 лет истлела в пыль, и при реконструкции деревни пришлось руководствоваться раскопками аналогичных культур в сходное время, но в других местах.
Итак, аутентичность соблюдается в материалах, ремесленных технологиях, манере и предметах речи. Например, хлопок в раннесредневековой реконструкции неаутентичен: поставки его в Европу тогда шли с перебоями, а свое производство еще не было развито. Также и разговор о сломанной микроволновке выпадет из контекста рыцарского турнира.
В отличие от ранних форм возвращения к истории реконструкция детально воспроизводит повседневную жизнь прошлого — не в виде театральной постановки, но за счет «погружения в среду» и виртуозной импровизации. Хотя и постановка не возбраняется — так часто и происходит в боевой реконструкции, когда воспроизводится манера боя в характерном доспехе и с аутентичным оружием.
«Не верю!»
Клубы исторической реконструкции изучают культуру любимого времени — от кулинарных рецептов и предметов обихода до ремесел, науки и искусства (включая танец, музыку, поэзию). Поэтому среди реконструкторов нередки представители близких по духу профессий и увлечений — историки, археологи, музыканты, танцоры. Археолог из Калькризе, к примеру, оказался кузнецом — из тех, которые ковали мечи для германских воинов еще до Великого переселения народов…
Персонаж, следовательно, выбирается по интересам (чтобы стать кузнецом-германцем, придется не только прочитать труды по кузнечному ремеслу германских племен, но и изучить кузнечное дело). Можно «набросать» временный образ на один праздник — или создать личность с детальной биографией, какой она могла бы быть у жителя, скажем, древней Бирки, торгового и ремесленного центра эпохи викингов в Швеции. Такой подход требует долгой работы с источниками, от общедоступных трудов по истории, археологии и лингвистике до архивных материалов. Даже темы для разговора с другими реконструкторами на время «погружения в историю» не могут выбиваться из круга возможных знаний «исторической личности»: какой-нибудь Эйрик Торвальдсен, сапожник из той же Бирки, вряд ли заговорил бы о переписке философских трудов античности в итальянском монастыре.
Впрочем, отношение к историческому правдоподобию в неоднородной среде реконструкторов очень разное. Максимальная степень аутентичности требует денег. Туристы на «средневековых рынках» (без которых в Европе обходится редкий исторический праздник) убеждаются в этом на собственном опыте. Домотканые рубахи, плетеные кошели и пояса на лотках средневекового вида стоят в три-четыре раза дороже магазинных, и часто это лишь стилизация. Периферия исторической реконструкции превратилась в бизнес.
В замке Хоэннойффен в Швабских Альбах мне попалась характерная программка. Владельцы сообщали, что на любое заказное торжество устроят театрализованный бой или «средневековый пир» — с живой музыкой, танцами и блюдами из старинных поваренных книг. Почти каждый городок Германии (раз уж мое знакомство с реконструкторами началось здесь, то и примеры привожу местные) располагает собственным историческим обществом. Вокруг Хоэннойффена таких — шесть из семи, и владельцы замка обращаются к ним, организуя «средневековые» мероприятия. Ни разу не завоеванная цитадель и правда хорошо подходит для них: в 900-летних развалинах на вершине горы нет необходимости создавать исторический антураж. Когда-то здесь родился знаменитый миннезингер Готфрид фон Нойфен, а теперь за метровыми романскими стенами бегают официанты и фотографируются туристы.
В одном из внутренних дворов мне встретился реконструктор-юрист в средневековом трико и современного вида ботинках. Он переступал с ноги на ногу и задумчиво поглядывал вниз — под полуразвалившейся крепостной стеной натягивали шатры для предстоящей игры. На вопрос, зачем он занимается реконструкцией, отозвался со вздохом, что, наверное, бежит от действительности. Интересно, что подобное рассуждение (правда, менее обреченное — видимо, потому что исходило от ученого-археолога) я уже слышала от древнегерманского кузнеца в Калькризе: мир стал такой невыносимый, что от ударов о действительность реконструкторы отворачиваются и смотрят в глубину тысячелетий. С той или иной степенью уныния…
Не знаю, насколько аутентичным был подход к истории у группы из Хоэннойффена. Нужно было ехать, и я не осталась посмотреть на игру, тем более что собирался дождь и небо над человечками в средневеково-современных одеяниях стало совсем безрадостным…
Эксперименты с археологией
Через пару лет мнение о реконструкторах, которые относятся к прошлому как к хобби или театрализованному развлечению, то есть излишне легкомысленно, высказал хранитель Музея древней и ранней истории в Берлине. Узнав о моем интересе к деревне Дюппель, доктор Гольдман вызвался устроить экскурсию в выходной день и несколько часов водил меня по первому в послевоенной Германии археологическому музею под открытым небом.
Доктор Гольдман, основатель музея, ходил между посадками ржи и пшеницы старых сортов, показывал деревенский сад с яблонями и огуречными грядками и круглые хижины без окон. На окраине грелась под открытым небом гончарная печь. Какой-то старик под хмельком работал в смолокурне, а в загонах похрюкивали «аутентичные виды домашних животных» — старые породы скота в Европе вымирают, и ученые с волонтерами-энтузиастами сохраняют древних свиней, довольно крупных и любознательных, в таких «заказниках».
Услышав, что мне приходилось бывать в Калькризе, господин Гольдман сморщился, улыбнулся и доверительно сообщил, что там — не историческая реконструкция, а развлечение для туристов. В изготовлении «аутентичной» одежды, которую можно потрогать и примерить, Музей битвы Варуса действительно ограничивается промышленными тканями. Так поступают и многие «немузейные» группы реконструкторов, которые вообще смешивают времена. Например, устраивают женские боевые турниры в полном рыцарском доспехе...
Реконструкторские встречи — чаще именно боевые, посвященные конкретному событию — насчитывают от 20 до 800 человек, но крупнейшие мероприятия собирают до нескольких тысяч участников и длятся по полмесяца. Практикуются также короткие демонстрации по заказу школ, туристических компаний, гостиниц и фирм, которые организуют «тренинги личностного роста и командообразования», то есть корпоративные встречи, призванные развить в сотрудниках чувство единства, развлечь и снять офисное напряжение.
Впрочем, все это выделяет в исторической реконструкции зрелища, бои и балы. Само же явление так широко и разнопланово, что науке в нем еще предстоит разбираться. Правда, глубоко заинтересованные не ждут, пока для них организуют солидную теоретическую базу: работают волонтеры этнографических и археологических музеев под открытым небом; ремесленники изучают старинные техники — по книгам и воспоминаниям старых мастеров; наконец, даже в университетах появляются археологи-экспериментаторы… или экспериментальные археологи — словом, ученые, которые занимаются экспериментальной археологией.
Когда появилась научная реконструкция истории, точно неизвестно. В Германии, Австрии и Швейцарии уже в конце XIX века некоторые археологи пытались опробовать находки на практике. «Эксперименты» сопровождались костюмированными постановками (хотя и сомнительными с научной точки зрения), а уже в 1888 году в Швейцарии попытались реконструировать свайное поселение каменного века. Тогда в Европе как раз зарождалась модель музеев под открытым небом. Если артефактов и письменных источников недоставало, ученые переходили к практике, чтобы узнать, могли ли конкретное ремесло или технология существовать в конкретной исторической среде. Эксперимент справедлив и для реконструкции исторических поселений, и для шитья старинных платьев, и для доказательства теории о миграции древних южноамериканцев в Полинезию или из Египта в Новый Свет.
Пример с миграцией, конечно, не случаен. Говоря об экспериментальной археологии, нельзя обойти Тура Хейердала, норвежского ученого и путешественника, которому претило даже «подсознательное пренебрежение к тем, кто жил до нас и не владел нашей техникой». В морских походах 1947–1970 годов на «Кон-Тики», копии древнего южноамериканского судна, и двух папирусных лодках «Ра» он доказал, что египтяне и индейцы действительно могли проделать тот же путь. В детстве Хейердал едва не утонул и боялся воды…
Не всем археологам, правда, нужно становиться путешественниками, многие экспериментируют рядом с домом. В Дюппеле, например, мне удалось встретиться с кузнецом, несколькими ткачихами, гончаром и одной вязальщицей-пенсионеркой, которая по воскресеньям, как и остальные волонтеры музея, «живет» в средневековой деревне. Пока мы беседовали напротив мастерской (ее муж в вязаном средневековом колпачке крутил там гончарный круг), она вязала что-то, как мне показалось, крючком. Потом, узнав, что я из России, оживилась и спросила, пользуются ли у нас еще костяными иголками.
Я не знала. Я первый раз слышала, что кроме спиц и крючков вязать можно еще костяной иголкой. Оказалось, что это средневековая северная техника, которая мало где сохранилась и на поиски которой жена горшечника мечтала отправиться, как накопит денег. Я осторожно предположила, что, возможно, где-нибудь в сибирской деревне след и нашелся бы… В наших деревнях иной раз на такие артефакты набредешь — от печных горшков на грядках и старообрядческих икон (на законном месте — в красном углу) до отжимок хмеля под крышей. Кое-где еще помнят, как печь хлеб на хмелевой закваске, и сушат его на чердаке.
От мыслей о еде внимание перешло на горшки из Дюппеля — их обжигают в печи на воздухе по нескольку дней, украшают славянскими узорами, и в них правда можно готовить — но лучше на открытом огне. К современным духовкам и стеклокерамике глиняные горшки мало подходят. Вообще, только после долгих экспериментов гончары Дюппеля добились, чтобы обожженная глина не трескалась от готовки. Кстати, вкус у еды становится иной, чем у сваренной в металлических кастрюлях. Если вам доводилось кататься на речных трамвайчиках и потом оказаться на палубе парусной яхты — вы можете представить это ощущение. Чувства как бы натягиваются, звенят и воспринимают мир шире привычного.
Кто построил замок…
Раз уж речь зашла о яхтах, представьте теперь, что под вашими ногами гудит от скорости настоящее дерево, а паруса — из сукна, и парусный мастер живет на берегу фьорда…
Романтика? В общем, да, но очень жизненная и рабочая. Чтобы спустить на воду корабль, сработанный без электричества и современных материалов, нужно провести в мастерской не один месяц. Сначала валится дерево, клиньями и топорами обтесывается ствол, сбиваются наросты (для этого бревно можно положить на козлы, а можно под ним вырыть яму). На десять сантиметров нароста уходит примерно час. Так появляются реплики — или копии — старинных кораблей по заказам частных коллекционеров и музеев. Небольшой корабль викингов закончили недавно на Музейной верфи во Фленсбурге — здесь работают корабельные мастера, которые не романтизируют прошлое.
Традиционная культура сегодня — это главным образом представления о ней. Да, есть исторические факты и данные экспериментальной археологии, но «дух истории», ради которого люди двигаются против спирали времени — кто в науку, кто к хобби и развлечениям, — этот дух живет только в нашем сознании, и «живая история» в этом сознании складывается уже из других бытовых мелочей. Невозможно больше думать, как средневековый крестьянин, и слава богу! Страх церковной десятины, холеры и святых инквизиторов заменили другие заботы. Тогда зачем реконструировать? Наука доступна не всем, романтика хобби-реконструкторов и работников туристической индустрии слишком печальна…
Все просто. «Романтика» должна исходить из жизни, какой она была на самом деле. Исследователи и ремесленники это понимают и, будучи на сторонний взгляд самыми большими романтиками, сами от романтизации отказываются. Строят соломенные лодки и три месяца болтаются в океане. Часами вывязывают и спускают петли из домотканой пряжи. Размеренно машут топором над только что сваленным деревом — из него еще вытесывать доски для обшивки корпуса.
Просто и четко об этом сказал корабельный мастер из Фленсбурга (он строит лодки, как это было двести лет назад): это костедробильная работа. Люди жили на износ. Посетители его мастерской-музея на берегу фьорда должны понять, что нужно было сделать, прежде чем корабль спускался на воду.
И так — со всей историей, со всеми городами и замками, о которых говорят, что построил их правитель такой-то. «Но это люди построили: пленные, должники, да черт знает кто еще! Либо работаешь на князя — либо платишь продуктами, женой, головой. История становится бездушной, если забыть об этом». Вообще-то корабельный мастер — один из самых спокойных и лучезарных людей, какие мне встречались, но тут он заговорил резко.
Детей, которых в Музейную верфь приводят учителя и родители, он спрашивает: «Как вы думаете, почему вы можете носить хорошую одежду? Потому что ваши дедушки одевались в лохмотья — и работали».