Я вслушиваюсь в его музыку, такую разную — легкую и грустную, плавную, ускользающую и одновременно проникающую куда-то в глубину души, и думаю: а можем ли мы постичь всего Моцарта, этот безбрежный океан жизни? Можем ли мы измерить, проанализировать, охарактеризовать то, что гораздо выше, больше и безбрежнее нас?
Интересно, что бы сказали вы, господин Моцарт, нам, слушающим вашу музыку два с половиной века спустя?
Мне кажется, вы бы смеялись над нами так же весело, как умели смеяться в музыке. Смеялись бы, ведь нам кажется, что быть гением — это так просто! Природа одарила — человек открыл в себе талант, и все, больше ничего не надо. Дальше есть жизнь — твори, ищи признания и избегай трудностей... Но оказывается, это не так. Вы, господин Моцарт, жили совсем по другим законам.
Вы жили азартно, не сетуя на превратности судьбы, которым не было концаѕ Сначала отказ в столь желанном месте капельмейстера императорского оркестра, отсутствие заказов, затем бесконечная нужда, болезни, смерть детей и, наконец, нищета и забвениеѕ
Да, вы гений — и вы, как никто из нас, ощущали свой долг перед Богом. Вы, как никто из простых смертных, были верны себе, верны гению в себе. Потому что гений — это не вы. Гений — это мост, это ваши чистота и скромность, это голос Бога, звучащий через вас, чтобы мы, не слышащие Его шепота, смогли различать этот шепот в звуках божественной музыки.
«Я утешаю себя мыслью: пусть случится то, что должно случиться, потому что я знаю, что так угодно Богу, который печется о нашем благе (даже если мы этого и не понимаем). Ибо я верю (и в этом меня никто не переубедит), что ни доктор, ни человек, ни несчастье, ни случай не могут ни дать, ни отнять у человека жизнь. [Это может] один только Бог, а то, что можем видеть мы, — это только инструменты, которыми он большей частью пользуется (да и то не всегда)ѕ
А Бог делает все к лучшему! У меня есть кое-что в голове, о чем я ежедневно молю Бога. Если на то будет Его воля, то это свершится. Если же нет, то, значит, так тому и быть, но я, по крайней мере, сделаю все, что зависит от меня».
Как и многих гениев, вас не поняли современники. Вас любили, пока было модно любить, вас забыли, когда эта мода прошла. Чем менее пригодна музыка к светским раутам и обедам, тем менее она интересна. Актеры и музыканты не хотели утруждать себя сложными пассажами и виртуозными партиями — зачем? Публике достаточно простых мелодий.
«Что поделаешь! — говорите вы в письмах. — Меру и правдивость теперь не знают и не ценят ни в чем; чтобы стяжать успех, надо писать произведения настолько доступные, что их может напеть любой кучер, либо до того недоступные, что их не в силах понять ни один разумный человек, — и именно поэтому они всем нравятся». И все же наперекор моде и своему времени вы писали и писали, боролись за то, чтобы красивость в опере, в музыке уступила место смыслу, чтобы драматизм возобладал над формой.
«Пиши популярнее, — увещевал вас издатель Гоффмейстер, — иначе я не смогу больше печатать и платить тебе». — «Ну значит, я больше ничего не заработаю, — звучал ответ, — буду голодать, ну и плевать мне на это!»
Конечно, нам интересно, как вы сочиняли, как писали свои сонаты, симфонии, квартеты, оперы, менуэты и дивертисменты. Ведь музыкальная форма вас нисколько не страшила. Начав сочинять в четыре года, вы шаг за шагом постигали, как будто завоевывали, все новые и новые музыкальные вершины, от простых пьес переходя к операм, которые вы так любили, от фантазий к симфониям и, наконец, к «Реквиему»ѕ
Ведь как-то все они появлялись в вашей душе, или это было лишь мимолетное прикосновение Вечности?
«Все это зажигает мою душу, и, если только я не расстроен, моя тема расширяется, становится упорядоченной и определенной и вся целиком, даже если длинная, встает почти завершенной и законченной внутри меня, так что я могу созерцать ее как чудесную картину или прекрасную статую. В своем воображении я не слышу последовательных частей, но я слышу их как бы все сразу. Я не могу выразить, какое это наслаждение!» — из письма 1759 года.
Вы снова и снова влюблялись в саму жизнь. А в 1781 году в вашу судьбу ворвалась любовь к Констанце. Она стала не только супругой, но и самым настоящим другом, умеющим слышать, чувствовать, сопереживать и разделяющим все радости и печали. Как трепетно вы оберегали ее от всех потрясений, от трудностей, чтобы ничто не омрачило ее жизнь!
«Когда мы были обвенчаны, мы оба — моя жена и я — заплакали. Это всех, даже священников, очень тронуло. И все плакали, потому что они были свидетелями наших растроганных сердецѕ
Одним словом, мы созданы друг для друга, и Бог, который все направляет, а следовательно, направил и это, не покинет нас».
И Бог не покидал, и надежда никогда не оставляла вас.
Новые способы, приемы, новые инструменты. Только что появившееся фортепиано (пианофорте) покорило вас и стало мечтой. В эпоху разума вы говорили и живописали чувствами, и глубокое потрясение и очищение испытывали все, кто соприкасался и продолжает соприкасаться с вашей музыкой.
«Я не вскипаю, как вы. Я думаю, я размышляю, и я чувствую. Чувствуйте и вы. Имейте чувство!»
До конца своих дней вы так и не нашли постоянной службы, положения и достатка — вы остались свободны, чтобы служить главному — Музыке. Вы остались верны своим убеждениям, и поэтому мы, спустя 250 лет, остаемся верными вам.
«Благородным делает человека сердце. И если я не граф, то в душе моей, возможно, больше чести, чем у некоторых графов».
Да, Великодушие никогда не покидало вас — даже в самые трудные времена любой знакомый (не обязательно друг) мог воспользоваться вашим кошельком и рассчитывать на вашу помощь.
В вас было столько жизни и столько Света, что смерть никогда не страшила вас. Она была рядом, но не пугала, не заставляла предавать и отступать, не оставила своей печати на вашем челе, не тяготила, не омрачала вашей безграничной души!
«Я твердо надеюсь на лучшее, хотя взял себе в привычку всегда во всем допускать все самое худшее, поскольку смерть (строго говоря) есть подлинная, конечная цель нашей жизни. За последние два года я так близко познакомился с этим подлинным и лучшим другом человека, что образ смерти для меня не только не заключает в себе ничего пугающего, но, напротив, дает немалое успокоение и утешение! И я благодарю Бога за то, что он даровал мне счастьеѕ понять смерть как источник нашего подлинного блаженства. Я никогда не ложусь в постель, не подумав при этом, что, может быть (хотя я и молод), уже не увижу нового дня. Но при этом никто из моих знакомых не сможет сказать, что я угрюм или печален. За это блаженство я всякий день благодарю Творца и от души желаю этого блаженства каждому из моих ближних».
Да, в вашей жизни был постоянный поиск, было огромное, титаническое трудолюбие и служение, просто его никто не мог заметить, потому что вы — гений, вам «все дано»ѕ А то, что судьба постоянно брала плату, отнимала покой, стабильность, будущее, настоящееѕ никто этого не замечал, только самые близкие разделяли неизменный удел Гения — жертвовать всем.
«Я убежден, что для того, чтобы пережить большую радость, надо чем-то пожертвовать. Ведь в величайшем счастье всегда чего-то не хватает».
Лишь краткие мгновения счастья, нет, скорее, краткие мгновения покоя, как передышки на этом долгом пути. Пражский периодѕ Поддержка друзей, признание и творческая атмосфера помогли вам еще раз утвердиться в правильности сделанного выбора, восстановить душевные силы и создать новые произведения необычайной глубины и драматизма. Сначала появилась опера «Дон Жуан», чуть позже — великолепная и изящная «Маленькая ночная серенада», 26-й фортепианный концерт и три последние симфонии. Вы писали, осознавая, что никогда не услышите их исполнения! Вы работали дни и ночи напролет, словно обгоняя время. И несмотря на новые несчастья и испытания, в ваших творениях нет ни одной жалобы на судьбу — лишь достоинство, величие и торжество надежды.
В вашей жизни остается еще одна загадочная, но столь значимая и естественная для вашей души страница — масонство. Да, здесь, в масонской ложе «Вновь коронованная Надежда», вы открывали смысл жизни, столь любимое вами Братство, обрели мечту о единении всех людей. Это давало силы, это помогло найти единомышленников и друзей и перенести все тяготы, оставаясь верным своему единственному кредо: «Чем уродливее жизнь вокруг, тем прекраснее должна быть музыка!»
Дополнительно:
Богу понадобилась помощь Моцарта, чтобы сойти в мир.
Питер Шеффер
Исследователи полагают, что истинный облик Моцарта (1756–1791) наиболее верно отражен на незавершенном портрете, написанном в 1789 году Йозефом Ланге.
В предгорье Австрийских Альп среди множества сказочных гротов маленький Вольферль и его сестра Наннерль придумывали свое фантастическое королевство. Позже любимый Зальцбург превратился в настоящую клетку для Вольфганга Амадея Моцарта. Покинув город, он стал первым композитором, который отказался от службы и посвятил свою жизнь служению Музыке. Сегодня все в Зальцбурге напоминает о Моцарте, хотя 250 лет назад его здесь не понимали и видели в нем просто одаренного слугу.
Моцарт считал себя прежде всего оперным композитором. Еще в детстве он страстно мечтал писать «музыкальные сказки», и уже в 12 лет по заказу самого императора сочинил первую оперу «Мнимая простушка». Моцарт первый показал на сцене настоящие чувства. Он умел выражать с помощью прекрасной музыки любые настроения и переживания, даже трагические и ужасные! Он называл свои оперы веселыми драмами, а четыре последних стали непревзойденными до сих пор вершинами оперного искусства — оперы-буфф «Свадьба Фигаро» и «Так поступают все», комическая и трагическая «Дон Жуан» и символическая «Волшебная флейта».
Амадей и Констанца... Они были единым целым, идеально дополняли друг друга. Констанца всегда и во всем поддерживала своего Вольфганга, и оба искрились весельем, хотя жизнь была полна трудностей и часто им не хватало денег.
Как-то раз к ним зашел приятель и, к своему изумлению, увидел их весело кружащимися в танце по гостиной. «Ты учишь жену танцевать?» — спросил он Моцарта. «Нет, просто это единственный способ согреться, ведь денег на дрова больше нет», — услышал в ответ.