«Закрыт нам путь проверенных орбит!»

В наши дни, когда заново открывается, издается, обсуждается литературное наследие русского модернизма, долгие годы ждавшее своего часа в архивах, Максимилиана Волошина знают многие. Кто-то любит его акварели, а кому-то близка его поэзия. И почти каждому, и не только побывавшим в Крыму, известно, что в Коктебеле находится созданный Волошиным Дом Поэта, где в разные годы жили самые одаренные и образованные люди своего времени: художники, поэты, писатели, актеры… Волошин был не просто хозяином этого Дома, но его сердцем, открытым для каждого. Марина Цветаева сравнила его со светилом, притягивавшим самые разные и сложные «планеты».

Волошин. 1917

В открытом и общительном Волошине было нечто таинственное. Многие из тех, кто знал его, повторяли в своих воспоминаниях формулу из одного волошинского стихотворения: «близкий всем, всему чужой». Он не только был талантливым и глубоко эрудированным человеком, но и обладал особым даром понимать природу и людей. Он мог предвидеть будущее, умел читать по руке и утишать боль. Он дружил с камнями, словом усмирял диких собак и однажды прекратил пожар в своем доме, заговорив огонь. Он никогда не раздражался, не выходил из себя, никогда ни с кем не ссорился и никого не осуждал. Он считал себя «безусловно счастливым человеком» и всю жизнь оставался по-детски радостным. Он раздаривал свои рисунки и стихи и делился всем, что имел: деньгами, временем, знаниями, дружбой.

Волошина хочется назвать миротворцем. Он создавал мир и братство даже там, где они тонули в крови междоусобиц и казались утерянными навсегда. И он действительно «творил миры», и не только на бумаге. Как и другие «мифотворцы» того времени, назвавшие себя символистами, он выделял основное, бессмертное в жизни и в человеке, связывая пестрое и преходящее с вечным.

В своей автобиографии Волошин однажды записал: «…мое отношение к миру — см. «Corona astralis»». Попробуем вглядеться в строки этого поэтического цикла, ведь в них отразились ключевые моменты судьбы художника, важнейшие темы его размышлений и тайны его сердца.

Созданный 35-летним поэтом цикл стихотворений «Corona astralis» («Звездный венок») — это венок сонетов, довольно редкая в русской поэзии форма. Четырнадцать стихотворений переплетаются друг с другом, словно звенья венца: последняя строка каждого предшествующего сонета является и первой строкой следующего. Последнее стихотворение замыкает круг, возвращая читателя к началу, и, подобно драгоценному камню в венце, сияет пятнадцатый сонет, состоящий из первых строк всех четырнадцати стихотворений. В этом сонете заключен смысловой и образный стержень всего поэтического цикла.

Изысканная и требующая большого мастерства поэтическая форма венка сонетов отсылает читателей к европейской поэзии: творчеству Данте, Петрарки, Шекспира… И напоминает облик самого молодого поэта: своим современникам он казался скорее французом, чем русским, а его поэзия — излишне европеизированной, эстетской и искусно сделанной. Религиозно-мистический смысл стихотворений оставался малопонятен читателям. Впрочем, и сам Волошин в дневнике 1905 года признавался, что мог бы быть «великолепным французом»: «…в конце концов, единственное, что соединяет меня с Россией, — это Достоевский». Но очень скоро предсказанные Достоевским «бесы» расплодились по всей России, и время (страшное время войн и революций!) показало, что парижский «парнасец» не более чем образ, за которым стоит живой человек огромной душевной щедрости, неразрывно связанный со своей родиной. В самые страшные дни Волошин не переставал говорить и писать о человечности. «Из самых глубоких кругов преисподней Террора и Голода я вынес свою веру в человека…» Не только поэтическим словом, но и делом он подтверждал неистребимую правду любви: устраивал судьбы, спасал жизни красных и белых, родных и незнакомых. Он боролся прежде всего за сохранение в человеке Человека:

И красный вождь, и белый офицер —
Фанатики непримиримых вер —
Искали здесь, под кровлею поэта,
Убежища, защиты и совета.
Я ж делал все, чтоб братьям помешать
Себя губить, друг друга истреблять,
И сам читал в одном столбце с другими
В кровавых списках собственное имя.

Его стихотворениям о России, написанным в разгар революции и гражданской войны, не пришлось пылиться в архивах. Волошин стал первым поэтом советского «самиздата»: его стихами, распространявшимися в списках, зачитывались по обе стороны революционного фронта. Поэт гордился тем, что в период всеобщего ожесточения и разлада ему удалось, «говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те, и другие».

Дом Поэта в Коктебеле, где в разные годы жили самые адаренные и образованные люди своего времени: художники, поэты, писатели, актеры

Лучи света, рождавшиеся на пустынных берегах Коктебеля, достигали людских сердец по всей стране, горящей в огне войны. Друзья передавали поэту слова незнакомых людей: «…единственное, что меня утешает (это мне говорили), что в Крыму живет один философ, который всегда говорит: делайте добро»… Но для многих позиция «не только за нас» означает «против нас». Волошин оставил в дневнике запись, полную горькой иронии: «Кто меня повесит раньше: красные — за то, что я белый, или белые — за то, что я красный?» А его строки, написанные почти сто лет назад, и сейчас все так же актуальны:

…Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет все — Европа и Россия.
Гражданских смут горючая стихия
Развеется... Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи...
Ветшают дни, проходит человек,
Но небо и земля — извечно те же.

«Кому земля — священный край изгнанья…»

Земля так мала, писал Волошин, что стыдно не обойти ее всю. Он прошел всю Европу и побывал в Азии. И не просто путешествовал, а следовал путями культуры: «по стопам» Лойолы, Франциска Ассизского и Дон Кихота, «в гости» к Байрону, Гейне, Шекспиру…

Но есть земля, с которой судьба Волошина связана особыми узами. Это Крым и его восточный берег, Феодосия и Коктебель. Когда Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина, мать художника, купила земельный участок близ деревеньки Коктебель, вокруг были километры пустынных холмов. Волошин вспоминал, что ему, ожидавшему увидеть «классические» южные красоты, не сразу открылась уникальная выразительность восточного берега Крыма, та его особенная красота, которую мы понимаем сейчас именно благодаря волошинским стихам и акварелям:

М. Волошин. Карадагские скалы. 1927

С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я — душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов.

Акварели Волошина — это картины-размышления: не копирование природы, а анализ и повествование. У мастеров японской гравюры и у живописцев Возрождения художник учился самоограничению, точности каждого штриха, умению наблюдать и понимать законы природы: «…я раньше думал, что надо рисовать только то, что видишь. Теперь я думаю, что нужно рисовать то, что знаешь». Работавшие в Коктебеле геологи отметили, что волошинские акварели, написанные не на пленэре и как бы условные, передают геологический характер региона точнее фотографии. А по воспоминаниям одного из посетителей Дома Поэта, Волошин «был очень популярен среди местных крестьян не как поэт или художник, а как человек, замечательно знающий свой край, в том числе его сельское хозяйство. Он давал очень ценные советы по этим вопросам… Он был человеком огромных знаний, впоследствии по его указаниям производились не только археологические раскопки, но и горные разработки».

Крымская земля была когда-то оживленным перекрестком, на котором сталкивались или смешивались различные культуры, но их вековые наслоения почти стерлись с ее поверхности. Для Волошина сам пейзаж Крыма был памятником его богатой истории, и человеческой, и природной. В этой книге он читал невидимое глазу и умел рассказывать о своей Киммерии так, как никто другой. В его повествованиях события древней истории и мифологии раскрывались так ясно, словно о них вспоминал очевидец.

Доселе грезят берега мои
Смоленые ахейские ладьи,
И мертвых кличет голос Одиссея…

На этой красивой и древней земле Волошин создал новый очаг культуры — Дом Поэта. Почему-то вспоминаются монахи-пустынники, которые своими трудами и молитвами превращали безвестный уголок земли в новый центр духовного притяжения.

В коктебеле у Волошина. 1914 В «Коктебельской республике» свободная и творческая игра захватывала всех и царствовала в праздники и в будни. «Приходите вечером чай пить… Надо пойти. Там вас угостят… мистификацией», — вспоминал один из посетителей Дома.

О Волошине-коктебельце, как ранее о Волошине-парижанине, складывались легенды. Как его только не называли: и Зевсом, и Орфеем, и фавном… «Хитон» и полынный веночек на волосах поэта вспоминают почти все посетители его Дома (что касается веночка, то это была, по свидетельству Марины Цветаевой, «насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию»). Наделяя Волошина «мифологическими» чертами, многие обращали внимание только на сказочную сторону «мифа», но она была лишь внешним выражением глубокого стремления поэта жить в соответствии с вечными природными и космическими законами. Так и в «Corona astralis» изысканная, замкнутая в кольцо форма может напомнить о цикличности бытия и о том, что среди разрозненных, неоконченных или забытых строк нашей жизни есть главные, наполненные особо важным для нас смыслом.

Сам поэт был прекрасным рассказчиком и неутомимым выдумщиком. (Да и кто в то время не создавал мифов о собственной и чужой жизни, нередко становясь пленником собственных созданий!) С легкой руки Волошина талантливая, но никому не известная некрасивая школьная учительница превратилась на время в модную поэтессу, знатную красавицу иностранку. Стихами Лидии Дмитриевой, писавшей под псевдонимом Черубина де Габриак, зачитывался весь Петербург, а сотрудники журнала «Аполлон», печатавшего ее поэзию, были все безнадежно влюблены и тщетно искали встречи с поэтессой на великосветских гуляниях… Марина Цветаева вспоминала, как и ей Волошин лукаво предлагал передать свою лиру вымышленному Петухову: «Тебя — Брюсов, например, — будет колоть стихами Петухова: «Вот, если бы г-жа Цветаева, вместо того чтобы воспевать собственные зеленые глаза, обратилась к родимым зеленым полям, как г. Петухов, которому тоже семнадцать лет…»»

На крымской земле вечный странник превратился в домоседа: с 1917 года до самой смерти Волошин не покидал Крыма; однако его духовное странствие не прекращалось. В теплое время года в Коктебель приезжали сотни человек, но с наступлением холодов гости разъезжались, и на многие месяцы Волошин оставался наедине со своими мыслями и мечтами. Незадолго до смерти, когда болезнь отняла возможность читать, рисовать, писать стихи, художник по-прежнему задает себе вопрос: «А смогу ли я быть просто хорошим и чутким человеком?»

М. Волошин на коктебельском пляже. 1926

В «Сorona astralis» перед читателем предстает образ странника, неустанно ищущего свой путь к звездам. Он пристально вглядывается в небосвод — но не ночной, на котором звезды так ясно видны, а дневной, когда они скрыты под «покровом Майи». Он слышит зов невидимых звезд сквозь шум повседневности:

Явь наших снов земля не истребит, —
Полночных солнц к себе нас манят светы…

Созданный Волошиным образ продолжает тему, прозвучавшую в поэзии предшественника русских символистов, певца звезд Тютчева:

Душа хотела б быть звездой,
Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной, —
Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.

Сквозь внешний сюжет волошинского цикла проступает другой: скрытый сюжет о пути внутреннего совершенствования человека. Само заглавие «Corona astralis» многозначно. Слово astralis можно перевести не только как «звездный», но и как «астральный». В оккультной литературе, с которой Волошин был хорошо знаком, это слово расшифровывается двояко. Оно обозначает один из планов человеческого бытия: мир эмоций, желаний, страстей; но есть также и другое его значение: высший, трансцендентный план бытия, лежащий за пределами нашего чувственного восприятия. Таким образом, уже в заглавии венка сонетов читатель может увидеть указание на направление пути: к звездам, от низшей природы к великим тайнам бытия. Но как справиться с грузом ненависти и страстей, которые тянут вниз?..

«Кто в страсти ждал не сладкого забвенья…»

1901 год. 24-летний Волошин в Париже. Здесь перед ним открыты двери библиотек, художественных галерей и студий. Юноша учится рисовать, мыслить и писать, активно участвует в литературно-художественной жизни французской столицы, обрастает все расширяющимся кругом знакомых. Но в душе нет покоя. Раздираемый противоположными устремлениями, он сравнивает себя с «доктором Джекилом и мистером Хайдом»: его неотступно преследуют «мысли о полете» и мечты о земных женщинах; тело жаждет страсти, а внутреннее «я» сопротивляется, стремится к чистоте и возвышенной, идеальной любви.

Те большие мастера, чьи произведения стали для нас самым верным, самым проникновенным словом о любви, тоже были юными, как и их читатели, и мучительно искали свой путь, оставив на страницах дневников историю своей внутренней борьбы. Как распутать этот узел: чистое чувство к идеальной возлюбленной и влечение к незнакомке?.. И можно ли в наше время, когда «все дозволено», дать совет, понятный не только умудренному опытом, но и юному человеку?

Подобно своим сверстникам — символистам Андрею Белому и Александру Блоку, Волошин не только пытается разобраться со своими чувствами, но и размышляет о проблеме пути для всего человечества. Поэт пишет о том, что человеческое тело — таинственная и могущественная область, связанная с землей, «свиток», в котором записана вся история человечества. Оно является вместилищем вечного божественного Духа, который в процессе эволюции жертвует собой и погружается в материю, угасая в ее бездне. Эта тема звучит и в «Corona astralis»:

И бродит он в пыли земных дорог —
Отступник жрец, себя забывший бог…

Тема угасания и воскресения Духа в «Corona astralis» во многом совпадает с лекцией Волошина «Пути Эроса», созданной двумя годами ранее: в процессе эволюции в теле человека появляется разделение полов и привязанность к удовольствиям, которые предоставляет материальный мир, а также чувство индивидуальности, отграничения себя от окружающего мира и способность к его познанию. Дух растворяется в материи, но затем она, преображенная духом, начинает свое восхождение к божественному. Этапами этого пути для человека является переведение сексуальной энергии в силу творчества: искусства, науки. «Надо уметь владеть своим полом, но не уничтожать его. Художник должен быть воздержанным, чтобы суметь перевести эту силу в искусство». Дальнейший путь — это преображение земной любви в любовь к Богу, добровольный отказ от индивидуальности, принесение в жертву своей личности, которая умирает и вновь воскресает в духе. Для Волошина таким примером является Христос.

М. Волошин. 1925 «Я раньше думал, что надо рисовать только то, что видишь. Теперь я думаю, что нужно рисовать то, что знаешь»

Так поэт примиряет в себе земное и небесное: всю мощь и роскошь осязаемого мира, «цветение плоти и вещества во всех его формах и ликах» он ощущает пронизанными духом. В конце жизни Волошин делает в дневнике запись о том, что необходимо преодолеть автоматизм в низших областях жизни: «На все и во всех случаях (самых обыденных) нужно находить свой (трагический) ответ. Ответ всем существом. Судьбой. Не словами, а ставя на карту все существо».

«Не пройден путь, и жребий нас обрек
Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог...»

Высказывания Волошина против агрессии и насилия напоминают о его старшем современнике Л. Н. Толстом. В 1910 году Волошин откликнулся на смерть великого писателя и гуманиста статьей «Судьба Льва Толстого», в которой он рассуждает об идее непротивления злу насилием: «Если я перестаю противиться злому вне себя, то этим создаю только для себя безопасность от внешнего зла, но вместе с тем и замыкаюсь в эгоистическом самосовершенствовании. Я лишаю себя опыта земной жизни, возможности необходимых слабостей и падений, которые одни учат нас прощению, пониманию и принятию мира. «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее». Не противясь злу, я как бы хирургически отделяю зло от себя и этим нарушаю глубочайшую истину, разоблаченную Христом: что мы здесь на земле вовсе не для того, чтобы отвергнуть зло, а для того, чтобы преобразить, просвятить, спасти зло. А спасти и освятить зло мы можем, только принявши его в себя и внутри себя, собою его освятив».

Жизненность этих слов Волошин доказал делом. «19-й год толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моем отрицательном отношении ко всякой политике и ко всякой государственности, утвердившимся и обосновавшимся за эти годы, — к борьбе с террором, независимо от его окраски». В наше время слова «борьба с террором» вызывают вполне определенную ассоциацию: это не раз виденные по телевизору вооруженные столкновения, «зачистки» и другие «операции». При виде жертв сжимается сердце и хочется тоже, отбросив сомнения, взмахнуть оружием и мчаться вперед. «Как просто быть солдатом, солдатом…» Но ведь есть и другой путь: это путь любви, когда враг сам выпускает из рук оружие и перестает быть врагом. Таким путем шел Волошин, спасая врагов друг от друга, а точнее, от самих себя. Спасая человека от ненависти и давая ему возможность проявить в себе самые лучшие качества.

Профессор Н. А. Маркс, бывший военный, ушедший в отставку под влиянием гуманистических идей Л. Н. Толстого, во время войны 1914 года был снова призван на военную службу и занял ответственный пост начальника Штаба Южной Армии. Тактичный и осторожный политик, Маркс поддерживал порядок в своем округе, не допуская беспорядков и предотвращая назревавшие еврейские погромы. Во время отступления большевиков Маркс остался на родине, не зная за собой никаких преступлений, но на следующий день после прихода белых он был обвинен в предательстве и арестован. Его должны были перевезти из Одессы в Керчь и там судить. Волошин вместе с женой Маркса поспешил к нему, чтобы предотвратить самосуд и расстрел по дороге: «…ясно помню ход моих мыслей в это мгновение… Маркс остается всецело на моих руках. Значит, я его должен спасти без посторонней помощи… Я не знаю, что я буду делать, что мне удастся сделать, но я прошу судьбу меня поставить лицом с тем, от кого зависит судьба Маркса, и дал себе слово, что только тогда вернусь домой в свой Коктебель, когда мне удастся провести его сквозь все опасности и освободить его». В долгой дороге находились многие, кто хотел пристрелить на месте «изменника Маркса», но после беседы с Волошиным эти люди отказывались от своего намерения. А один из конвоиров по прибытии в Керчь взволнованно говорил о своем арестанте: «Ну, если они такого человека расстреляют, то правды нет. Тогда только к большевикам переходить остается». Вся поездка стала цепью счастливых «совпадений»: судьба действительно сводила Волошина в нужный момент с нужными людьми. Позже поэт записал в дневнике: «Казалось часто, что события так сгрудились, что дальше нам прохода нет. Но я был настойчив и часто каким-то сновидением угадывал, куда ведет наша дорога». Так, в Керчи Волошин случайно оказался гостем начальника контрразведки Стеценко, славившегося своей непримиримостью по отношению к «изменникам родины». Переубедить его было невозможно, но Волошин и не стал этого делать, а начал мысленно молиться за него. «Молятся обычно за того, кому грозит расстрел. И это неверно: молиться надо за того, от кого зависит расстрел и от кого исходит приказ о казни. Потому что из двух персонажей — убийцы и жертвы в наибольшей опасности (моральной) находится именно палач, а совсем не жертва. Поэтому всегда надо молиться за палачей — и в результатах молитвы можно не сомневаться… Я предоставил ротмистру Стеценко говорить жестокие и кровожадные слова до тех пор, пока в нем самом под влиянием моей незримой, но очень напряженной молитвы не началась внутренняя реакция». Маркс был благополучно доставлен в Керчь и стараниями Волошина оправдан и спасен.

Марина Цветаева писала о Волошине: «Думаю, что Макс просто не верил в зло, не доверял его якобы простоте и убедительности: «Не все так просто, друг Горацио...» Зло для него было… слепостью, но никогда — злом. В этом смысле он был настоящим просветителем, гениальным окулистом. Зло — бельмо, под ним — добро. Всякую занесенную для удара руку он, изумлением своим, превращал в опущенную, а бывало, и в протянутую».

«Но каждый шаг, но каждый миг таит
Иных миров в себе напоминанья…»

Молодой Волошин не раз называл себя «зеркалом» или «губкой». Он жадно впитывал достижения культуры, много учился, был знаком со многими духовными деятелями своей эпохи, исследовал различные эзотерические учения. Особую роль в его жизни сыграл Рудольф Штейнер: по признанию Волошина, именно этому теософу он был обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя. В такой восприимчивости, в стремлении всё и всех понять таится опасность потерять себя. Однако, обладая удивительной независимостью и непредвзятостью мышления, художник никогда не становился слепым последователем какого-либо учения, а усваивал чужие теории творчески, беря из них близкое себе, переосмысливая и применяя практически.

«Я думал, что я всегда ведь тоже ждал великого учителя, но он никогда не приходил, и я видел, что я должен творить сам и что другие приходят и спрашивают меня».

Некоторые считали его посвященным, находящимся на высокой ступени тайного учения. Было ли это правдой, мы, наверное, никогда не узнаем. Нам остались свидетельства о прекрасной судьбе, запечатленные на бумаге.

You have no rights to post comments