Моцарт
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною
всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
Сальери
И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат
Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».
Моцарт
Да! Бомарше ведь был тебе
приятель;
Ты для него «Тарара» сочинил,
Вещь славную. Там есть один
мотив...
Я все твержу его, когда я счастлив...
Ла ла ла ла... Ах, правда ли,
Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?
Сальери
Не думаю: он слишком был смешон
Для ремесла такого.
Моцарт
Он же гений,
Как ты да я. А гений и злодейство —
Две вещи несовместные.
Не правда ль?
Сальери
Ты думаешь?
(Бросает яд в стакан Моцарта.)
Ну, пей же.
Моцарт
За твое
Здоровье, друг, за искренний союз,
Связующий Моцарта и Сальери,
Двух сыновей гармонии.
(Пьет.)
Сальери
Постой,
Постой, постой!.. Ты выпил...
без меня?
Моцарт
(Бросает салфетку на стол.)
Довольно, сыт я.
(Идет к фортепиано.)
Слушай же, Сальери,
Мой Requiem.
(Играет.)
Ты плачешь?
Сальери
Эти слезы
Впервые лью: и больно и приятно,
Как будто тяжкий совершил я долг,
Как будто нож целебный мне отсек
Страдавший член! Друг Моцарт, эти
слезы...
Не замечай их. Продолжай, спеши
Еще наполнить звуками мне душу...
Моцарт
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному
искусству.
Нас мало избранных, счастливцев
праздных,
Пренебрегающих презренной
пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль? Но я нынче нездоров,
Мне что-то тяжело; пойду засну.
Прощай же!
Сальери
До свиданья.
(Один.)
Ты заснешь
Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда:
А Бонаротти? Или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы —
и не был
Убийцею создатель Ватикана?
Говорят, скульптура «Оплакивание Христа» в соборе Святого Петра в Риме настолько поражала подлинностью, что появились слухи, будто Микеланджело совершил убийство, чтобы создать правдоподобный образ усопшего Христа...
Так совместимы ли гениальность и злодейство? Прав ли пушкинский Сальери? Хотя, казалось бы, поэт ответил на него однозначно, этот вопрос вновь и вновь встает перед нами.
Но оставим в стороне злодейство — отравив Моцарта, пушкинский Сальери совершает злодейство, это для нас несомненно.
Обратимся к гениальности, к тому, как мы ее понимаем и кого считаем гением.
В Древнем Риме гением называли доброго духа, сверхъестественное существо, охранявшее человека на протяжении всей его жизни. Даже день рождения римлянина считался праздником его гения. Получается, для римлян вешать на человека табличку с надписью «Гений» было бы абсурдом, ведь человек и гений — совершенно разные существа. Кроме того, у каждого есть свой гений, и никакой исключительности в этом нет и быть не может. Зато, когда творения и дела человека превосходили то, что можно было ожидать либо помыслить, к ним, скорее всего, и применяли эпитет «гениальный», тем самым показывая, что это сделал не человек, а какой-то высший дух, действовавший через него, использовавший человека как инструмент. Есть только гениальные творения, произведения, слова, поступкиѕ и есть люди, которые помогают этим гениальным творениям приходить в мир, — посредники, чистые проводники, не более того.
Но однажды кто-то додумался перенести понятие «гениальный» с произведения на того, кто был проводником, инструментом его создания, на «автора» — на человека. Конечно, можно назвать гениальной кисть живописца или резец ваятеля, но что в том толку, если их не будет держать рука Мастера?.. Так и появилось второе значение слова гений — «высшая степень творческой одарeнности, а также человек, обладающий подобной одарeнностью», о чем нам сообщает словарь. И этот производный, вторичный смысл вытеснил из нашего сознания исконное понимание гениальности. Конечно, намного проще записать кого-то в гении и априорно считать все, что он делает, гениальным.
Образы гения-Моцарта и гения-Сальери, созданные Пушкиным, являют оба примера гениальности. Произведения Моцарта пережили время несмотря на все трагические перипетии его жизни, и, слушая их, мы убеждаемся в его гениальности, верим, что мелодии и темы давал ему божественный гений. Сальери же был признанным гением своего времени, и поэтому музыка, которую он писал, не могла не считаться гениальной. Он был известен и востребован — но его гением-вдохновителем, по Пушкину, был Моцарт: «Продолжай, спеши Еще наполнить звуками мне душу...» — просит он уже умирающего (от его руки!) Моцарта.
Гений-Моцарт и злодейство несовместны, поскольку тот, кого ведет невидимая рука, кто вдохновлен и направляем свыше невидимым присутствием — музой, гением, ангелом-хранителем (не важно, как мы будем это называть), не может иметь ничего общего с земным, с тем, что свойственно людям, не чувствующим своих гениев и не ведо/мых ими, в том числе, конечно, со злодейством.
Гений-Сальери и злодейство — вещи совместимые, поскольку Сальери — обыкновенный человек, и некому и нечему его удержать от злодейства. Скорее, наоборот, зависть и тщеславие, рожденные признанной всеми «гениальностью» и многократно усиленные ею, тянут его к злодейству, такому, на которое не решится обычный человек.
Два понимания гениальности сосуществуют в нашем сознании, и мы будем путать их, пока не определимся, что же такое гениальность и откуда она приходит — «изнутри» ли самого человека, произрастая из его способностей и талантов, или «извне», даруясь свыше часто как миссия или внутренний долг. Один совместим со всем, что свойственно человеку, с хорошим и плохим, и пользуется обычными человеческими критериями, в первую очередь критерием целесообразности. Другой бывает трудно сочетать с тем, что свойственно обычному человеку, поскольку у него другие критерии и ценности, и целесообразность уже не играет главной роли. Следовательно, и судить такого человека надо по другим, высшим критериям, не пытаясь мерить его меркой обыденного. Первое понимание гениальности лежит в плоскости «хорошее — плохое», второе — не принадлежит ей, пребывая в своем собственном измерении.
Есть два пути. Один путь прост и очевиден — гениальность как результат развития способностей, талантовѕ но и возможность для злодейства, которая растет на той же почве. Второй путь сложен и не очевиден, поскольку надо вдохновляться чем-то, что находится вне нас, вручить себя Судьбе и следовать своим путем, принимая все его превратности и испытания.
Нас мало избранных,
счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной
пользой,
Единого прекрасного жрецов, —
говорит Моцарт.
Гениальность — это вызов Судьбы, это риск, это борьба, в которой не раздают наград и не чествуют победителей. Есть только шанс, что совершeнное тобой заживет своей собственной жизнью и преодолеет время.
Гений и злодейство... Как сделать так, чтобы они не совместились в нас?..