И действительно, если он принимает имя вещи за то же, что есть она сама, он либо будет вынужден произнести имя ничего, либо если он назовет имя, как имя чего-то, то получится только имя имени, а не чего-либо другого.
Платон, диалог «Софист»

Скажу сразу, среди всех «реализмов» — сюр-, гипер- и других — мне более всего по душе магический реализм Рене Магритта. Может, потому что название самое интригующее, а может, и по другой причине. Но сам Магритт говорил, что он побуждает зрителя задуматься о реальности, которая нас окружает. Задуматься — значит столкнуться с необычным, поставить перед собой вопросы и попытаться ответить на них. Но необычное само по себе притягивает внимание, лишь отвлекая от реальности, в которой мы живем. Магритт выбирает другой путь, давая живописи почти платоновское определение:

«Искусство живописи, которое лучше назвать искусством подобия, может выразить в красках идею, вмещающую в себя только образы, которые предлагает видимый мир, интуиция подсказывает художнику, как расположить их, чтобы выразить тайну».

Он создает картины, в которых необычны не вещи, а их взаимоотношения, сочетания. И вот эти странные связи между вполне реальными вещами выбивают наше сознание из привычной колеи, заставляя столкнуться с иной стороной вещей — нами забытой или доселе незамечаемой.

Привычные вещи в непривычных условиях — этот «сдвиг реальности» заставляет нас подвергнуть пересмотру свои представления о «правильном» порядке вещей. И картина может стать своего рода магическим зеркалом, в котором отражается глубокая реальность нашего внутреннего мира. Но чтобы ее увидеть, нужны усилия и самого зрителя. Переживание картины — активный процесс, требующий определенных интеллектуальных и прочих усилий. Нужно обратиться к себе самому и пробудить эту внутреннюю реальность.

Когда я смотрю на его картины, у меня возникает такое ощущение, будто Магритт спрашивает: что ты на самом деле видишь, глядя на обыденные вещи? В его картинах — не подобие повседневного мира, а, скорее, подобие нашей мысли — смысл, который придаем объекту мы. При этом название картины часто контрастирует, на первый взгляд не согласуется с образом и тем самым совершенно неожиданно разоблачает скрываемое нами, указывая на истинный смысл увиденного. Взгляните на «Империю света», «Влюбленных, «Насилие»...

«Названия выбраны таким образом, что они не дают поместить мои картины в область привычного, туда, где автоматизм мысли непременно сработает, чтобы предотвратить беспокойство».

Магритт парадоксален. Но почему? Не потому ли, что мы слишком привыкли к привычному? Не потеряли ли мы ощущение реальности, не забыли ли мы ее вкус? Может быть, парадокс возникает лишь потому, что мы слишком приземленны, слишком увлечены, даже зачарованы обыденностью, посредственностью. Мы слишком привязаны к очевидному, а на картинах Магритта все время кто-то прячется. Лицо за яблоком, за цветами, за птицей, за чем-то еще. Настоящее, главное прячется. Его не просто найти. Иногда он выглядывает, как «Сын человеческий» из-за своего яблока, но чаще нет, нам надо догадываться, искать, размышлять.

«Видимое всегда прячет за собой еще одно видимое», — писал Магритт. И мы видим это в картинах «Перспектива мадам Рекамье», «Перспектива II» или в совершенно неожиданном сюжете «Ясновидящего». Художник выходит за рамки настоящего времени, будто заглядывая в будущее. Но, возможно, будущее уже содержится в настоящем, только мы предпочитаем об этом не думать…

Можно предположить, что одна из основных тем размышлений Магритта — граница между изображением и реальностью, как, например, в картинах «Прекрасная пленница» или «Человеческий удел»... Эта граница размыта, но — и в этом суть — не «по вине» самой реальности, а из-за путаницы в нашем собственном восприятии мира.

Во второй половине 1920-х годов Магритт пишет серию картин «Вероломство образов», наиболее известной из которых является «Это не трубка». Однако если это не трубка, то что это? Наверное, изображение трубки? Но неужели простое изображение трубки заставило, например, Мишеля Фуко посвятить этой теме одноименное эссе и целую книгу «Слова и вещи»?.. Нет. Это не трубка и не ее изображение. Это вопрос, который поставил Магритт, а, возможно, и вся эпоха постмодернизма. Впрочем, «известный русский философ» Козьма Прутков с его «Если на клетке слона написано «буйвол» – не верь глазам своим!» в чем-то опередил Рене Магритта и всю его эпоху.

Но почему «вероломство»? О какой вере идет здесь речь? Может быть, о той, которую описал Платон в своем мифе о пещере? Мы верим тому, что видим, мы принимаем это за реальность, полностью доверяя изображению. А образы оказываются в итоге только лишь образами — иллюзиями. Однако заметьте: до тех пор пока трубка лежит на полке, а картинка висит рядом на стене, никакой разницы между ними нет. Только наша активность определит истинную суть и ценность того и другого.

Но, возможно, вопрос, который поставил Магритт, еще глубже. Ведь мы на самом деле столкнулись не с двойственностью, а с тройственностью или даже четверичностью: изображением трубки, именем трубки и самой трубкой, которая, кстати, присутствует у большинства читателей лишь в воображении, то есть в форме воспоминания. Об этом «умножении сущностей» можно было бы порассуждать, но дело не в этом. Не слишком ли мы верим словам и формулам? Кто-то из современных философов назвал нашу культуру «культурой называния»: мы считаем, что, назвав вещь, мы уже овладели ею, познали ее. Считаем, что знаем что-то, только потому, что прочитали об этом, пусть даже в самой умной научной книжке. Полистав Википедию, мы уже считаем, что обрели истину. Осторожно, это не трубка! Это лишь слова, которые кто-то написал. Это лишь образ в нашей фантазии… Поэтому слова в газете — это лишь слова в газете, картинки на экране телевизора или монитора — это лишь картинки на экране. Да, кстати, и все написанное выше — лишь написанное… А где же сама трубка? Ну, моя-то при мне, а вашу предстоит отыскать вам самим...

You have no rights to post comments