Луч света прорезает темноту и выделяет балерину в белом воздушном наряде. Она приподнимается на пальцы, и...
Таким мы видим балет, таким он предстает в нашем воображении каждый раз, когда мы слышим это слово. Образ балета нерасторжимо связан в нашем сознании с белоснежным тюником танцовщицы. Кажется, что так было всегда. Но так ли это на самом деле? Какой была одежда танцоров в те времена, когда балет только рождался, и когда, собственно, появился тот костюм, который мы знаем сегодня?
Если мы обратимся к истории танца, то увидим, что становление балета и преображение балетного костюма происходили одновременно. Первые зерна того действенного танца, который мы видим сегодня, были заложены в эпоху Возрождения. Развиваясь и меняя формы, балет надевал маски и снимал их. Обычный бытовой костюм менялся, чтобы отчетливее стали видны движения танцующих, менялась обувь. Но одежда танцовщиков, как бы причудлива она ни была, всегда тяготела к одежде своего времени. Интересно, что костюм всегда отражает характер и умонастроения эпохи — от естественной свободы и элегантности раннего Возрождения до причудливого нагромождения форм барокко.
К XVIII веку балет достиг высокой степени виртуозности. Но если мужской танец был призван поражать своим блеском, то балерина должна была пленять и очаровывать зрителей одним своим видом. Этой цели служил и костюм — красивый, изящный, открытый, украшенный розочками и оборочками.
Но вот в начале XIX века распространяется новое художественное течение — романтизм. Разочаровавшись в реалиях окружающего его мира, человек устремляет свой взгляд в мир идеальный; мир, населенный героями и фантастическими существами; мир, где живут благородство, любовь, мечта; мир, который дремлет в глубине каждого из нас.
И не случайно именно романтизм дал балету новое дыхание, превратив его из развлекательного зрелища в самостоятельный вид искусства. Сцена становится окном в этот таинственный мир, танец пытается показать все, чем полна человеческая душа. Именно в это время балерина поднимается на пуанты и облекается в белый невесомый наряд.
Переворот в сознании зрителя совершила Мария Тальони. Отказавшись от всех кокетливых ужимок, изгнав женщину из своего танца и призвав в него даму, Тальони ввела новый костюм, создавший ее неповторимый стиль. Длинные, легкие, широкие белые юбки, скромный белый корсаж и, самое большее, букет цветов или веночек вместо всякой мишуры — все было направлено на то, чтобы подчеркнуть широкие, плавные линии, полет, отрешенность от трюка. Современники сравнивали танцовщицу с видением, вызванным чарами волшебства.
...Костюм в театре имеет свой язык, он говорит о персонаже в первые минуты его появления на сцене, рождает наши бессознательные ассоциативные связи.
Белый тюник балерины исключает ее из общей цветовой динамики и сосредотачивает внимание на пластике самих движений, отражающих внутреннюю жизнь. Ибо это сама душа парит на сцене, едва касаясь земли, а ей, чтобы заговорить, не нужно красок и блеска.
Романтический балет одел своих героинь, наделенных особой внутренней жизнью, в белый цвет — цвет чистоты, цвет абсолюта, цвет совершенства. Когда среди пестро одетых крестьян появлялась Сильфида в белоснежном наряде, она уже одним этим отчуждалась от остальных персонажей, рождая ощущение нематериальности героини. А когда к ней присоединялся рой таких же одетых в белое существ, уже крестьянин Джеймс противостоит им — как человек, попавший в другой мир, так же как принц Зигфрид в «Лебедином озере» или Солор в сцене теней Баядерки. Цвет отделяет мир сокровенный от мира материального.
Позднее, в начале XX века, дягилевские Русские сезоны и реформы Фокина рождают новый целостный подход к спектаклю, соединяя хореографию, сценографию и костюм воедино. Это стало возможным благодаря творчеству таких больших художников, как Бакст, Бенуа, Рерих.
Сценический костюм делается многообразным, для него больше нет границ. Он может отражать историческую эпоху, а может — настроение спектакля, характер персонажей, поддерживая и раскрывая их образы. Но белая, взметнувшаяся на пальцы фигура балерины навсегда становится символом балета, как воспоминание о том времени, когда танец поднял человека над землей.