У составителей литературных викторин есть один любимый вопрос: «С чего начинается "Евгений Онегин“?» Вы принимаетесь декламировать: «Мой дядя самых честных правил...» — «А вот и нет!» — перебивает довольный «экзаменатор» и напоминает, что в романе есть еще и посвящение! Но, в общем-то, не прав и он, ведь в романе есть еще и эпиграф (впрочем, это к слову) и самое первое — название.
О названии говорят как о «вратах» текста, в которые читатель входит столько раз, сколько открывает книгу. И если по обычным воротам не всегда разберешь, что там за ними — избушка на курьих ножках или прекрасный дворец, то «врата» литературные — совсем другое дело. Название романа (повести, рассказа и т. д.) — первый ориентир, указатель, который заботливый автор оставляет для своего читателя, чтобы он не заблудился в тексте. Кстати, это в XX веке художественный текст начали рассматривать как особое пространство — «сад расходящихся тропок» (метафора Борхеса), лес, лабиринт, — в котором недолго и потеряться, то есть ничего не понять.
Название настраивает восприятие, сосредоточивает внимание на самом важном (для автора). Так, еще со времен античности в заглавие книги выносят имя главного героя — «Прометей прикованный», «Тристан и Изольда», «Гамлет», «Братья Карамазовы», «Пер Гюнт»... И мы уже, вольно или невольно, следим именно за этим персонажем — переживаем в первую очередь за Тристана и Изольду, а не за короля Марка, интересуемся судьбой детей капитана Гранта, а не чудаковатого Жака Паганеля. Такое имя-заглавие только называет, оно, пожалуй, самое простое. Большую смысловую и символическую нагрузку несет название, которое еще и заключает в себе зерно идеи всей книги. Вспоминайте уроки литературы: «Герой нашего времени», «Хамелеон», «Мертвые души». Или повесть итальянца Алессандро Барикко «1900-й» (1994, по ней был снят фильм «Легенда о пианисте»): 1900-й — одновременно и имя главного героя, и образ того времени. Еще сложнее название-символ, в котором текст со всеми своими смыслами свернут до границ одного, двух слов. Но тем увлекательнее его разгадывать! Так, книга «Дети Ноя» (2003) француза Эрика-Эмманюэля Шмитта рассказывает о священнике Понсе, который в годы Второй мировой войны спасал в сиротском приюте, рискуя всем на свете, еврейских детей, а по ночам в крипте старой церкви учил иврит, постигал мудрость Торы и собирал все связанное с иудейской культурой. Зачем? Чтобы спасти ее от уничтожения, ибо мир не сможет быть целостным, если лишится этой своей важной части. И если Гитлер уничтожит всех евреев, тогда он, бельгийский католик, сможет возродить ее — вместе со спасенными еврейскими мальчиками. Потом, уже после войны, его воспитанники будут сохранять другие культуры, которым грозит полное уничтожение. Дети Нояѕ
Читая книгу, мы постоянно держим в уме ее название, «примеряем» его на главных героев, их характеры, судьбы, поступки. И если быть внимательным, можно многое понять по одному только названию. У ирландского прозаика Джеймса Джойса есть роман «Портрет художника в юности» (1914), продолжающий традиции Гете, Диккенса, Толстого — традиции романа воспитания, который рассказывает о становлении человека. Но слово «портрет» говорит о другом — предлагает рассматривать события не в их последовательности, а в статике, как художественное полотно. Ведь юный Стивен Дедал открывает в себе подлинного Художника — то его «Я», которое не зависит от обстоятельств жизни. Читать роман нужно так, как мы рассматриваем картину, и именно название настраивает на это. «Игра в классики» (1956) аргентинца Хулио Кортасара вовлекает в игру: этот роман, разделенный на «обязательные» (сюжетная канва) и «необязательные» (размышления героя) главы, можно читать как обычно, ограничиваясь только «обязательной» частью, а можно перепрыгивая с одной «клеточки-главы» на другую (чтение начинается с 73-й главы, далее 1-я, 2-я, потом 116-я и т. д.) — как предлагает Кортасар. Но название говорит, что «играет» автор не только с текстом, а и с читателем (погружая его в мир явных и скрытых цитат, ассоциаций, которые тот должен угадать), да и герой книги воспринимает жизнь как игруѕ
Еще дальше пошел итальянец Умберто Эко. Знаток законов, по которым живет текст, своему первому роману он дал название «Имя розы» (1980). Никакой розы, тем более ее имени в книге нет. Выбирая такое слишком много, а значит, ничего не говорящее название, Эко хотел, как он объяснил потом в «Заметках на полях "Имени розы“», предоставить читателю полную свободу передвижений по пространству текстаѕ Правда, пространство это столь велико и сложно, что, убрав самый главный и первый указатель, он как следует всех запутал — но и дал возможность заглянуть во все ходы его художественного лабиринта и сделать множество предположений относительно смысла книги, которых мы, не всегда внимательные, могли бы и не заметить...
К каким только уловкам не приходится прибегать писателям, чтобы дать нам свободу (или заставить?) размышлять, избавляя наш ум от читательских стереотипов!
У книг, как у людей, имена разные — простые и сложные, скромные и громкие (иногда даже слишком), важные, смешные, нередко, увы, они как пустой звук, но чаще все-таки открывают нам целую вселенную смыслов, рождающихся в пространстве текста — именно рождающихся, ведь книга, когда она уже написана, начинает жить независимо от своего создателя, порождая новые значения, ведя диалог с книгами и читателями предшествовавших, настоящих и будущих эпох.