Чтобы стать путешественником, а не экскурсантом или отдыхающим, надо учиться. «Нет науки о путешествии», – возразите вы. Зато есть путешественники, постигающие ее силой своей человеческой души, неутомимо и упорно идущие по пути.
Пушкин:
«К чему холодные сомненья?..»
Начнем традиционно — с классиков. Как известно, самый классический классик — это Александр Сергеевич Пушкин. Он всегда неожиданно актуален. Вот что он пишет в «Отрывке из письма к Д.» о своем путешествии в Крым:
«Из Азии переехали мы в Европу (из Тамани в Керчь) на корабле. Я тотчас отправился на так называемую Митридатову гробницу (развалины какой-то башни); там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи — и только.
<...> В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes (фонтаном слез). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат.
<...> Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием? или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?»
Пушкин с легкостью и иронией разбивает наши стереотипы о том, что, путешествуя, нужно искать достопримечательности и обязательно восхищаться ими. Впечатления великого поэта такие же, как у рядового посетителя, который ждал чего-то значительного, выразительного, дающего цельную и ясную картину ушедшей жизни, а видит всего-навсего разбитые кирпичи и ржавую трубу фонтана.
«Отрывок» полон контрастов: с одной стороны, перед нами праздный молодой человек, совершающий из любопытства путешествие по местам, которыми восхищаются в светских салонах, с другой стороны — тонкий, глубокий поэт, от взгляда которого не ускользает ни один штрих, рождая глубокие философские переживания.
(Есть догадки о том, что этот «Отрывок» был «подброшен», со свойственным Пушкину хулиганством, издателям. Издатели, попавшись на эту удочку, стали печатать его как приложение к поэме «Бахчисарайский фонтан». Так остроумно преподал Александр Сергеевич урок из науки о путешествии.)
Кстати, в том же 1824 году поэт посвятил тому же месту одно из самых романтических своих стихотворений:
Фонтану Бахчисарайского дворца
Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах, лейся, лейся ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль...
Пушкину явно не интересна пустословная красивость. Подлинное вдохновение — вот что важно. Позже, в 1829 году, в «Путешествии в Арзрум», Пушкин выведет свое правило: «...Искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою: вдохновения не сыщешь; оно само должно найти поэта».
Вдохновение для Пушкина — это прежде всего плод внутренней духовной работы, а не внешних впечатлений.
Вот первый урок, полученный мной от любимого поэта: честный путешественник не будет предаваться фальшивым охам и вздохам, он попытается понять то, что видит глазами души.
«Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья;
Здесь успокоена была
Вражда свирепой эвмениды:
Здесь провозвестница Тавриды
На брата руку занесла;
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество,
И душ великих божество
Своим созданьем возгордилось...»
Гончаров:
«Скорей, скорей в путь!»
О том же говорит и другой наш классик — Иван Александрович Гончаров.
Не всем известно, что Гончарову пришлось на несколько лет отложить написание своего знаменитого романа «Обломов», чтобы совершить кругосветное путешествие на военном фрегате с удивительным именем «Паллада». Путевые очерки об этом плавании необыкновенно увлекательны и интересны не столько описанием экзотических стран и морей, сколько впечатлениями нашего соотечественника «обломовского» типа, которыми он считает своим долгом поделиться с нами.
«Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может быть с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам.
<...> И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Странное, однако чувство одолело меня, когда решено было, что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали по мере того, как наступал час отъезда... Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. ЧКуда это? Что я затеял?“
<...> Жизнь моя как-то раздвоилась, или как будто мне дали вдруг две жизни, отвели квартиру в двух мирах. В одном я — скромный чиновник, в форменном фраке, робеющий перед начальническим взглядом, боящийся простуды, заключенный в четырех стенах, с несколькими десятками похожих друг на друга лиц, вицмундиров. В другом я — новый аргонавт, в соломенной шляпе, в белой льняной куртке, может быть, с табачной жвачкой во рту, стремящийся по безднам... в недоступную Колхиду... Как пережить эту другую жизнь, сделаться гражданином другого мира?
<...> Морская болезнь, перемены климата, тропический зной, злокачественные лихорадки, звери, дикари, бури — все приходило на ум, особенно бури... Да, наконец, хватит ли души вместить вдруг, неожиданно развивающуюся картину мира? Ведь это дерзость почти титаническая! Где взять силы, чтобы воспринять массу великих впечатлений? И когда ворвутся в душу эти великолепные гости, не смутится ли сам хозяин среди своего пира?»
Но вдруг возникло еще одно сомнение: как рассказывать и описывать?
«Какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками?
...Путешественнику стыдно заниматься будничным делом».
Очень важно, по мнению Гончарова, чтобы путешественник не гонялся за достопримечательностями, а пытался пожить вместе с городом, страной, наблюдать и при этом не забывать двух вещей:
— в путешествии нельзя быть будничным, обыденным, нужно шагнуть за рамки повседневности;
— путешественник ответственен за свой внутренний опыт, который он обязан передать тем, кто идет за ним.
И главное — нужно быть отважным и не упустить свой шанс, как бы ни казалось тяжело оторваться от родного обломовского дивана.
Толстой:
«Чем выше идешь в горы,
тем легче идти»
В дневниках Льва Николаевича Толстого я нашла строки, добавившие еще один штрих к науке о путешествии.
Летом 1857 года Толстой совершал поход по горам и селениям Швейцарии. Некоторое время он жил в маленьком пансионе, где среди его соседей была семья соотечественников с двумя детьми.
«Старшему, 11-летнему мальчику, ужасно хотелось идти в горы, а так как мне всегда казалось, что ходить по Швейцарии с очень молодым мальчиком, для которого Чеще новы все впечатленья бытия”, должно быть вдвое приятнее, я предложил матери отпустить его со мной. Мать согласилась, и мальчик рысью, раскрасневшись и от радости задирая ноги чуть не выше головы, побежал укладываться.
<...> От Монтрё мы стали подниматься по лесенке, выложенной в виноградниках, прямо вверх в гору. Ранец мой так тянул мне плечи и было так жарко, что я только храбрился перед своим товарищем, а думал, что вовсе не в состоянии буду ходить с этой ношей. Но вид озера, который все у/же и у/же и вместе с тем блестящее и картиннее открывался перед нами, и заботы о том, чтобы Саша (мой спутник) не мучился бы напрасно, подпрыгивая по ступенькам, и не оборвался бы под 10 и кое-где 20-аршинную стену виноградника, развлекали меня, и, пройдя с полчаса, я уже начинал забывать об усталости. Уж мальчик мне был чрезвычайно полезен одним тем, что избавлял меня от мысли о себе и тем самым придавал мне силы, веселости и моральной гармоничности, ежели можно так выразиться.
Я убежден, что в человека вложена бесконечная не только моральная, но даже физическая бесконечная сила, но вместе с тем на эту силу положен ужасный тормоз — любовь к себе, или скорее память о себе, которая производит бессилие. Но как только человек вырвется из этого тормоза, он получает всемогущество... Правда, что лучшее, самое сообразное с общечеловеческой жизнью спасенье от памяти о себе есть спасенье посредством любви к другим; но не легко приобрести это счастье.
<...> Правду мне говорили, что, чем выше идешь в горы, тем легче идти; мы шли уже с час, и оба не чувствовали ни тяжести мешков, ни усталости».
Заключение:
«Пускайся в путь –
и сам себя настигнешь»
Наш современник Андрей Битов — один из тружеников пути. Его книгу «Уроки Армении» я бы назвала в числе учебников для путешественника. Армения — более чем древняя, библейская, мифологическая страна со священной для всего человечества горой Арарат, загадочным озером Севан и древними монастырями. Почувствовать тайну Армении нам, сегодняшним, окруженным клеткой из собственных стереотипов, ох как непросто. Та попытка постижения страны, которую сделал Битов, — настоящий урок путешественнику
«Город. С него началась для меня Армения. В былые времена это было, по-видимому, невозможно. Раньше в незнакомую страну въезжали, теперь влетают...
Эту книгу мне раскрыли посредине, и я ничего не понимал.
И как книга, о которой уже слишком много и давно все говорят, а ты еще ее не читал, постепенно вызывает в тебе глухое сомнение, — уж больно все и уж больно много о ней говорят! — а потом и возмущение: говорят и говорят, а ты так и не прочел, так и город этот... ЧДа не хочу я ее читать!“ — восклицаешь ты в конце концов.
<...> Слишком много во мне было заготовлено предварительного восторга, чтобы город так вдруг мог мне понравиться. Мой восторг не имел адреса и был неточен. Я не забрел в этот город по пустым дорогам, запыленный и осунувшийся, а влетел в него, гладкий и сытый, из Москвы».
Ну как, узнаем себя?
Что же делает путешественник Битов, чтобы вырваться из этой внутренней клетки?
«Мне следовало обрести простор, чтобы ощутить логику построения дома в этом просторе.
Я обрел простор, вырвавшись из города. Я захлопнул книгу, раскрытую не на той странице, и открыл ее на первой».
И тут начинается настоящее путешествие, в котором путник заново постигает главные в этой стране — нет! не достопримечательности! — понятия: простор, гора, озеро, храм, врата, идеал, родина...
«Я должен был, как мне объяснили в Москве бывалые люди, увидеть Арарат прямо на аэродроме. Просто первое, что я должен был увидеть.
Но его там не было.
И в Ереване я тоже должен был видеть его, но не видел...
Мне полагалось видеть его с кругозора арки Чаренца, и я то ли видел, то ли так и не видел его.
И так до последнего дня.
Я улетал первым рейсом и поднялся с рассветом.
И тогда я увидел его.
И большую вершину, и маленькую.
Это оказалось очень неожиданно. Он не был так уж органичен для того места, где так внезапно вырос на прощание. Он казался пришельцем.
...Молчаливая гора — именно такое впечатление обета молчания она на меня произвела. Может, это естественно для потухшего вулкана.
И потом — гора смотрела. Я на нее, она на меня. И я чувствовал себя неловко.
Это, наверное, случайное, однократное мое впечатление, но мне было непонятно, как она сюда попала.
Словно горе этой пришлось возникнуть и вырасти поневоле, чтобы подставить плечо ковчегу.
<...> По сути, эта моя Армения написана о России. Потому что с чем сравнивает, чему удивляется путешественник? Сравнивает с родиной, удивляется несходству: тому, чего у него нет, тому, чего ему не хватает, тому, что есть, но мало, мало. И лишь после этого тому, что одинаково, что сходится...
Но уж и Армении я обязан! И если я вернул хоть каплю той любви (конечно же не гостеприимство, нет!), которой она меня столь настойчиво обучала, а именно — любви к своей родине, то я выполнил хоть и не первую, но и не последнюю свою задачу».
И еще, очень важно, когда путешествуешь, не стесняться своего незнания каких-то конкретных фактов и сведений. Это придет, если потребуется; важнее другое.
«Правда и гармония первого впечатления — достояние, дающееся человеку раз в жизни, и этим можно и следует делиться, потому что за ним (первым впечатлением) простирается такое море познания, что можно, заплыв, потерять из виду все берега...»
***
Итак, заканчивается статья, но наш разговор о законах путешествия еще только начинается.
Открывать не мир для себя, а себя в этом мире, себя как частицу того, что мы называем «космосом». В этом есть вечность странника. Этому учит не написанная еще наука о путешествии.